— Для дирижаблей… Им дирижабли заполняют, которые всякие объекты заграждают от вражеских самолётов…

— Я видел на фотографиях… А ты откуда это всё знаешь?

— Дед рассказывал… Не специально, а так… К слову…

— А мне — никогда и никто… Маленьким считают…

— Нет… Я думаю, им до сих пор очень больно… Они боятся, что мы их не поймём…

А старики всё сидели, сцепив руки, и чуть слышно шелестели их слова, среди которых чаще других повторялось одно: «Помнишь?»…

Дмитрий Павлович, молодой хирург из местного дальневосточного госпиталя, был арестован в тридцать седьмом по доносу санитара, которого отчитал однажды за грязь в Приёмном покое. Санитар был очень обидчивым человеком. Он писал доносы за подписью «Активист» на всех, кто так или иначе вставал на его пути.

В лагере Дмитрий Павлович был назначен врачом детского лазарета. В лагерь нередко отправляли женщин вместе с маленькими детьми, сажали также и на последних сроках беременности… Детей держали в лагере два-три года, потом отправляли в детские дома, рассылая по отдалённым уголкам необъятной Родины так, что родители, освободившись, половину оставшейся жизни тратили на то, чтобы их разыскать… Дмитрий Павлович курировал этих ребятишек как врач, пытаясь хоть как-то облегчить их участь.

Алексей Петрович, будучи соседом по дому того самого санитара, никогда не был дипломатом. Однажды он выразил недовольство соседу по поводу затянувшегося пьяного застолья. «Активист» написал донос и на него. Засадить молодого инженера, которого поощряла администрация комбината, было легче лёгкого — только что как «врага народа» арестовали директора предприятия. Алексея Петровича забрали в «органы» в Новогоднюю ночь, без пятнадцати двенадцать… Зоя, (ей только что исполнилось двадцать три!) была беременна Наташей на восьмом месяце. Она не чувствовала тяжести своего живота и бежала за машиной, увозящей мужа, до самых «кожаных дверей», как называли эту тяжёлую, обитую дерматином дверь, в городе. Эта страшная дверь словно пожирала мужчин и женщин, захлопываясь за ними порой навсегда. Зоя простояла под ней несколько часов. Она не ощущала времени, просто стояла и ждала, леденея от страха, и не замечая грозного дальневосточного мороза. Потом подъехал «Воронок», и через несколько минут вывели её Алёшу. Он был страшно избит, глаза смотрели с трудом сквозь заплывшие, залитые кровью глазницы. Но он увидел жену, и даже попытался улыбнуться ей, но улыбка на разбитых синих губах не получилась. Его втолкнули в машину, и он почти упал к ногам конвоиров, равнодушно принявшим очередного арестанта. Дверца машины захлопнулась.

Алексей оказался в одном бараке с врачом детского лазарета. Так началась их дружба. Свою маленькую дочку он увидел только в сорок первом.

Освободили их почти одновременно перед самой войной. Выйдя на свободу, Дмитрий Павлович, не имевший права переписки, стал разыскивать своих. Его жену выселили из гарнизонной квартиры сразу после его ареста. Вместе с маленьким сынишкой она долго скиталась по чердакам и подвалам. Близких родственников репрессированных на работу не брали, открыто их поддерживать люди боялись. Не было денег, еды, одежды. Умерла жена Дмитрия Павловича, кажется, от дизентерии… К счастью, сынишку он нашёл в местном детском доме, успел отправить его к сестре в далёкий тыл, а сам ушёл на фронт и провоевал до самого последнего дня войны.

Но едва начали рубцеваться былые душевные раны, всплыло знаменитое «Дело врачей». Дмитрия Павловича опять арестовали. Молодой следователь, словно опьянённый ветрами, подувшими из тридцать седьмого, бил по его коленям каблуками своих новеньких сапог. Он разбил ему коленные суставы так, что фронтовой хирург, вытащивший с того света сотни раненых, едва мог переставлять ноги…

В отличие от тридцать седьмого на этот раз был суд. Колонну арестованных медиков, среди которых было немало женщин, на закрытые судебные заседания водили пешком из тюрьмы через весь город. Это была не одна колонна, а целых три. В центре шли осуждённые в сопровождении немногочисленных равнодушных конвоиров. А по обе стороны этого молчаливого шествия спешили их родственники, не сводя глаз со своих близких, боясь пропустить хоть малейший намёк на просьбу или вопрос. Но арестанты шли молча, низко опустив головы и не оглядываясь на своих родных. Дмитрий Павлович передвигался с трудом, он ковылял в самом хвосте колонны, изо всех сил пытаясь не слишком сильно отставать. Конвоиры, замыкавшие строй, делали вид, что не замечают его усилий.

Через многие годы Зоя Васильевна не раз вспоминала, как вместе с мужем искала в проходящей колонне своего друга. Наконец, они увидели его спину и заспешили было за ним. Алексей Петрович пробежал вперёд, заглянул в лицо арестанту, и разочарованно вернулся к жене.

— Это не он…

— Нет, это Дима… — упрямо мотнула головой Зоя Васильевна.

Теперь она, просочившись сквозь толпу, пыталась поймать взгляд товарища. Он равнодушно посмотрел на неё, и только тогда она согласилась.

— Не он…

Но это был Дмитрий Павлович. Не война, а второй арест неузнаваемо изменили его черты…

Но вдоволь поиздевавшись над людьми, заставив всех вздрогнуть, вспомнив про лагеря и ссылки, власть отступила. «Дело врачей» было закрыто. Дмитрий Павлович вернулся к обычной жизни.

Он имел все заслуженные звания и награды, на богатом фронтовом материале защитил сначала кандидатскую, потом и докторскую диссертации, был переведён в Ленинград, где назначен руководителем клиники в Военно-Медицинской Академии, но душа его часто ныла и болела, словно военная рана под струпом… К счастью, вскоре в Ленинград переехал и Алексей Петрович с семьёй, и жизнь постепенно вошла в накатанное русло. У него был взрослый сын, работавший в Англии в дипломатическом корпусе, и работа, которой он жил…

Внучка выросла в его госпитале. Родители разъезжали по всему миру, а Веру оставляли деду. Дмитрий Павлович таскал её на дежурства. Она спала в его служебном кабинете на кожаном диване, ела госпитальную кашу вместе с больными солдатами, её нянчили медсёстры и убаюкивали санитарки, когда дед стоял у операционного стола… С Верой они дружили.

По телевизору показывали плохой фильм о войне. Гремели взрывы, шли танки, кто-то кричал «Ура!»…

Алексей Петрович болел. Он сидел в кресле, прямо перед телевизором, спрятав ноги в электрический сапог-грелку. Шея его была обвязана тёплым шарфом. Словно поперхнувшись, он опять закашлялся сухим, лающим кашлем.

Славка вошёл, встал у порога.

— Дедушка, сделай, пожалуйста, потише… Оглушил…

Алексей Петрович промолчал. Оторванный от любимого дела, он не мог найти себе занятия и отыгрывался на близких. Славка убавил громкость телевизора и хотел было уйти, едва скользнув взглядом по экрану.

— А ты почему фильмы о войне не смотришь, будущий солдат?

— Так скучно же… Всё заранее