Наемник глубоко вздохнул. До чего же убог по сути своей человек. Когда ему остается два месяца, он начинает цепляться за самый ничтожный шанс, чтобы пожить чуточку больше, зная при этом, что все равно оттягивает неизбежное крайне незначительно. Хотя… если вдуматься, это, может быть, на самом деле достоинство, а не изъян. Только вот такая бескомпромиссная, неудержимая воля к жизни позволила человеку выживать как виду спустя целых восемьдесят восемь лет после Судного Дня, а некоторым отдельным особям хомо сапиенс – так еще и, хватив лишку дрянного пойла, мечтать о том дне, когда он, Человек Разумный, вернет себе свой мир.

Макс невесело усмехнулся. Самая большая шутка человечества – это то, как оно себя назвало. Человек Разумный. Если вспомнить историю о том, как люди после первых двух Несчастий – Метеорита и Эпидемии – сами создали себе Третье – ядерную катастрофу, становится понятно, что второе слово в научном названии человека – лишнее.

Он поднял голову и посмотрел на тусклое светлое пятно скрытого свинцовыми тучами солнца. Макс видел небесное светило всего один раз в жизни, в далеком детстве – и запомнил это навсегда. Ослепительно яркий свет, воплощение самой жизни и всего того прекрасного, что в этой жизни случается, заливал все вокруг: снег, жалкие домишки поселка, лица людей… Отец Макса плакал, глядя на солнце, и лучи света превращали его слезы в жемчужины. Тогда маленький Максим думал, что папе, как и ему, больно смотреть на яркое пятно в небе. Много лет спустя он понял, что вовсе не потому плакал его отец. Это была тоска по загубленному миру и утраченному праву видеть солнце не один раз в жизни, а каждый день.

А мир вокруг сиял и сверкал, словно рай. Снег, укрепленная стена, игрушечный солдатик в руках мальчика – все это светилось сильным внутренним светом, точнее, так тогда казалось Максимке. Его глаза, привычные к миру сумрачных дней и непроглядных ночей, слезились, не вынося яркого света, но он зажмуривался на миг, отирал слезы и вновь смотрел вокруг, понимая, что второго такого чуда, может быть, больше никогда не увидит.

Наемник тряхнул головой, отгоняя тоску. Человек некогда жил в прекрасном, светлом мире, но после первых двух Несчастий совершил ошибку, в отчаянии прикоснувшись к запретной кнопке, само существование которой тоже было ошибкой. Никто так никогда и не узнал, почему люди, жившие далеко за океаном, уничтожили сами себя своими же ядерными ракетами, превратив целый континент в черную, выжженную землю и ввергнув остальной мир во власть бесконечных ядерных сумерек и вечных свинцовых туч. Безумец, нажавший кнопку, стал величайшим злодеем за всю историю человечества: ему удалось, ни много ни мало, отнять у людей само солнце.

Следующие два часа Макс провел в глубокой задумчивости, сидя на поленнице позади дома. Ему требовалось побыть в одиночестве и поразмыслить, дабы принять одно из тяжелейших решений. Собственно, вариантов всего два. Пойти в Москву, дабы попытаться прожить чуть подольше, чем два месяца, и, скорей всего, сгинуть, даже не добравшись до цели. Или же просто пожить оставшиеся два месяца в свое удовольствие. Сама судьба подталкивала его ко второму решению, буквально послав в его полное распоряжение женщину, почти идеальную, с точки зрения Макса, и неплохой заработок, на который можно будет пожить два месяца, ни в чем себе не отказывая.

Было, впрочем, два неприятных момента, могущих в значительной мере отравить последние дни Макса. Первый касался Киры: если удастся покорить девушку, не прибегнув к банальному шантажу, последние дни будут для него слаще меда. Если же нет – придется воспользоваться своей властью в открытую, и презрение Киры будет очень большой ложкой дегтя. Макс, правда, не знал, что такое деготь, упоминающийся в известной поговорке, но подозревал, что мед, смешанный с ним, скорей всего, не очень вкусный. И потому уповал на свое обаяние, которое неоднократно помогало ему получать более выгодные контракты и выпутываться из неприятных историй.

Второй неприятный момент – понимание того, что чем слаще будут последние два месяца жизни, тем трудней нажать на курок, когда время истечет.

Все еще находясь в раздумьях, Макс вернулся во двор и заметил, как Кира вошла в дом, чтобы забрать девочку. Оглянувшись вокруг, убедился, что в его сторону никто не смотрит, и вошел следом.

Кира резко оглянулась, услыхав, как кто-то входит следом, и, увидев его, отступила назад, упершись спиной в бревенчатую стену прихожей.

Макс шагнул к ней и заметил, как кулаки девушки сжались, а на скулах заходили желваки. Желание двинуть в пах коленом, отобрать автомат и прикончить явно написано на ее лице. Глаза смотрят исподлобья – с острой неприязнью, усугубленной пониманием полного бессилия. Линда, спавшая в соседней комнате, делала свою мать заложницей ситуации, игрушкой в руках Шрайка.

Макс почувствовал досаду. Откуда столько ненависти во взгляде? Выше среднего роста, крепкий, голубоглазый, не урод – он ведь нравился другим женщинам.

– Кира, вопрос навскидку. Вчера погиб кто-то, к кому ты хорошо относилась?

– Нет, – глухо отозвалась та.

– В таком случае мне показалось, что у тебя нет причин так на меня смотреть. Разве я сделал тебе что-то плохое? За удар прикладом я конечно же извиняюсь, но по-другому было никак. Сама понимаешь.

Кира презрительно скривилась:

– Пока не сделал. Но собираешься, не так ли? И не надо говорить о том, что спас меня – ты для себя это сделал, так что я тебе ничем не обязана! Ты держишь меня за горло, пусть и в переносном смысле, и собираешься воспользоваться этим. Кто ты, если не обыкновенный насильник?

– Ладно, разговор зашел в тупик. Вообще-то я тут немного не за тем. Скажи мне, что было в той папке, ради которой была затеяна вся эта кутерьма?

Взгляд Киры как-то сразу потерял колючесть, презрение сменилось удивлением: она не ожидала такого поворота.

– Какая папка?

– Прозрачный пакет с бумагами, похищенный во время вашего последнего налета. Он был вскрыт, когда я увидел его сегодня, – значит, кто-то из вас смотрел, что внутри. Скажи мне что!

– Это… это все из-за нее? – Ее глаза раскрылись шире.

– Угу, – кивнул Шрайк, – все остальное не стоило даже нашего гонорара.

– О боже, – сокрушенно покачала головой девушка, – знать бы раньше, никто бы и не тронул эту дрянь. Ничего этого не случилось бы…

Макс взял Киру за плечи и повернул к себе, заглянув в ее глаза, и повторил, чеканя каждое слово:

– Отвечай. Что. Там. Внутри.

– Бумага. Листов тридцать ветхой бумаги с бессмысленными словами.

– На неизвестном языке? – уточнил Шрайк.

– Нет. Это вообще не язык. Буквы латинского алфавита и цифры, но слова – не английские, не латынь.

– Шифровка, значит. Понятно. Постой-ка, ты знаешь латынь?

– Немного. Отец был врачом из Университета.

Макс на миг задумался. Старая шифровка, ради которой умерло почти тридцать человек – заводчан и грабителей – за пять минут. Сколько же она стоит?