записи подтверждают высказанное в науке положение о продуктивности в творческом развитии синонимии как художественного принципа.[21] Оригинальные синонимические выражения часто встречаются в новых записях: «страна-губерния», «язык-говорун», «заходит безо всякого докладица, безо всякого решения», «а не дашь добром, так лихом возьмем да кровопролитием», «переменили они платьишко, скинул он с себя потребнишко», «хотят жгать-палить добра молодца» и др.

Таким образом, отдельные печорские сказители к 1942 г. не только сохранили разнообразные сюжеты, идеи, образы русского эпоса, но и внесли творческую живую струю в стиль и язык былин.

3

Экспедиция 1955 г. на среднюю Печору работала отчасти в тех же местах, что и экспедиция 1942 г. (Усть-Цильма и селения по реке Цильме — дер. Рочево, Трусовская и Филипповская), отчасти охватила другие места в пределах того же Усть-Цилемского района: в отличие от собирательских работ 1942 г. сотрудники экспедиции 1955 г. не спускались по Печоре ниже Усть-Цильмы, но зато обследовали подряд все селения по реке Пижме, начиная с самых верховьев до устья (дер. Скитскую, Степановскую, Никоновскую, Чуркину, Загривочную, Замежное, Абрамовскую, Боровскую). Таким образом, обе экспедиции на среднюю Печору как бы дополняют друг друга. Кроме того, экспедиция 1955 г. в известной мере явилась дополнением и к произведенной в 1929 г. работе, поскольку тогда записи былин на Пижме ограничились только двумя селениями, — правда, центрами песенной культуры Пижмы — Абрамовской[22] и Замежным.

Общее состояние былинной традиции в обследованном районе оказалось примерно тем же, какое отмечено было в 1942 г. Бесспорно, по сравнению со второй половиной 20-х годов круг сказителей — и исполняющих былины, и только хранящих их в своей памяти — заметно сузился. Удалось записать немного — всего 15 полных текстов от 7 сказителей.[23] Сильно упала роль былины как живого бытового явления в культурной жизни печорцев. Правда, еще бывали случаи, когда в большой общий праздник, за столом, односельчане и приехавшие гости из соседних деревень просили былинщика спеть «старину». Иногда пелись былины и в обычной будничной обстановке — за работой, при переездах в лодке из деревни в деревню,[24] нередко в полном одиночестве, «для себя». Но все же такие проявления живой жизни эпоса были далеко уж не повседневны.

Как и в 1942 г., к записи былин население отнеслось чрезвычайно внимательно, сочувственно и серьезно. Сказители были очень довольны тем, что от них записывали, тем, что их былины сохранятся для потомства; старались как можно лучше, бесперебойно спеть, чтобы не испортить записи «на машину» (т. е. на магнитофон).

На Пижме оказалось, что многие жители, как мужчины, так и женщины, могли напеть отдельные отрывки, вспоминали отдельные стихи и строфы, говорили о героях былин, как об общеизвестных персонажах. Экспедицией записано 12 фрагментов, но их можно было записать и еще больше. Эти отрывки напели главным образом те, кто в недалеком прошлом, а иногда и сейчас охотно подпевал и подпевает сказителям-мастерам. Среди таких лиц встречались люди далеко не старые — 40 лет и даже тридцатилетние. В некоторых случаях казалось, что здесь имеет место начальный момент овладения искусством сказительства. Так, тридцатилетняя Павла Чупрова из Скитской, дочь Маркела Чупрова (Абрамовская) призналась в своей большой любви к пению «старин». Пока еще она могла спеть собирателям только отрывки. Но она продолжает слушать былины и от отца и от других сказителей. Собирателей она серьезно приглашала приехать лет через десять — «когда все перейму, что нонче старики знают».

Как и в 1942 г., жива была память о многих мастерах-былинщиках, умерших за последние десятилетия. Воспоминания о прошлой былинной культуре оказались особенно живыми у пижемцев. Здесь в особенности наблюдалось большое внимание и уважение к мастерам эпического творчества. Некоторые пользовались большой популярностью, исполнение ими былин вызывало неизменный интерес. В Абрамовской при вести о том, что сказитель Еремей Чупров[25] собирается петь старины, изба оказалась вмиг набитой народом. Немногочисленное население Никоновской едва ли не все собралось послушать пение былин Дмитрием Федоровичем Чуркиным, когда стало известно, что он приехал в Никоновскую из Чуркина и будет петь. Собравшиеся с почтительным вниманием следили за каждым словом певца. Сам Д. Ф. Чуркин, столкнувшись в Никоновской у реки с собирателями в тот момент, когда те намеревались плыть к нему через реку, поднялся с ними на берег и тут же, в знакомой избе, уселся «побеседовать» о «старинах». Вместе с тем, как и в 1942 г., приходилось слышать и сетования на забывание искусства былинного сказительства, на падение интереса к нему. «Плохо ноне народ старины-то знает, забываться стали», — со вздохом сожаления говорил Тимофей Семенович Дуркин из Усть-Цильмы, прощаясь с собирателями после записи. В Усть-Цильме, где удалось найти только трех сказителей, собиратели в ответ на все расспросы местных жителей, слышали одно: «Да, в старину были деды, „сказывали“. Теперь никого не осталось. Молодые не умеют».

Впрочем, такого рода сетования и замечания слышали собиратели и раньше. Постепенное сужение круга знатоков былины и угасание ее живого бытования — процесс многих десятков лет. Сейчас он закономерно резко усилился.

Среди лиц, от которых в 1955 г. записывались былины, встретились певцы, очень различные по своему репертуару, степени и характеру мастерства. Одни знали по нескольку былин, пели уверенно, твердо, не сбиваясь; другие помнили немного, не без труда припоминали давно забытые напевы и слова. Сказительницы-женщины обычно только подпевали более опытным певцам, а сами не знали полностью ни одной былины. Знатоков эпоса с большим репертуаром не встретилось. Наибольшее количество произведений эпического творчества записано от Никиты Федоровича Ермолина из Трусовской на реке Цильме (4 былины и 2 баллады). Тексты некоторых оказались превосходными, так же как и исполнение этих былин. Это говорит о том, что на Печоре еще сохраняется, правда в очень суженном кругу, древняя культура эпического искусства. Характерно, что все былины пелись, причем почти каждый сказитель владел своим напевом, иногда и двумя-тремя.

Незабываемое впечатление снова, как и в 1929 г., оставила встреча с Еремеем Чупровым из деревни Абрамовской на Пижме.

Творческая биография Е. П. Чупрова изложена в собрании «Былины Севера».[26] В 1955 г., в 67 лет,[27] это был высокий черноволосый человек, не имевший в своем несколько суровом, строгом облике ничего стариковского. Рост, горделивая осанка, шапка густых темных волос, стриженных «под горшок», нож за поясом, бахилы выше колен — все это создавало впечатление полуэпического героя. К тому же Е. П. Чупров, колхозный конюх, очень картинно держался на коне.

Как и от большинства других сказителей, запись от Чупрова производилась в его собственной избе на магнитофон. Было уже поздно, темнело. Маленькая керосиновая лампочка на столе едва освещала