Картошечник был серийным насильником. Они не знали, сколько жертв у него на счету, потому что, как всегда бывает в подобных случаях, дать показания осмелились лишь несколько пострадавших. Конечно, двадцать два года назад женщинам труднее было давать показания по такому делу: сотрудники полиции и общество откровенно не сочувствовали им, а соседи вообще склонны были винить во всем саму жертву, а не преступника.

— Зачем же она пошла в лес одна? — вот как реагировали многие, услышав о новой жертве.

Больше всего Маркби тогда огорчало то, что люди, которым по идее и следовало больше всех хотеть, чтобы преступник был пойман, то есть жители деревни, не шли ему навстречу.

Первую жертву, о которой стало известно в полиции, звали Мэвис Коттер. Односельчане называли ее «дурочкой». Добиться от нее внятных показаний было непросто. Ее словарный запас был весьма ограничен, да к тому же она находилась в глубоком шоке. Мэвис не привыкла отвечать на вопросы; кроме того, она не умела толком ни читать, ни писать. Все же после нескольких мучительных часов стало ясно: она пошла в лес по ягоды. На опушке с противоположной стороны росла крупная, спелая ежевика. Собрав ягоды, Мэвис решила вернуться домой через лес, напрямик.

Она не слышала приближения насильника и не видела его лица. Насильник нахлобучил ей что-то на голову и зажал руки. Из Мэвис удалось вытянуть лишь одну существенную деталь. Когда преступник закрыл ей голову, запахло землей. Сначала ее словам не уделили должного внимания. В конце концов, ее повалили на лесную тропу, где и должно пахнуть землей. Некоторые даже сомневались, не выдумала ли все сама Мэвис. Кое-кто предполагал, что сначала Мэвис согласилась вступить с преступником в интимную связь, а потом испугалась и придумала, что на нее напал насильник.

И все же Маркби склонен был верить ей, потому что не думал, что Мэвис хватит сообразительности выдумать такое и, даже если бы она все сочинила, придерживаться одной версии. Если удавалось наконец вытянуть из нее ответ на очередной вопрос, она совсем не путалась в показаниях.

Почему на том месте, где, по ее словам, преступник надругался над ней, не нашли ни тряпки, ни покрывала? Потому что он забрал это с собой. Тогда почему она не видела его, когда он убегал? Потому что он толкнул ее лицом вниз на листья и велел не двигаться, пригрозив, что иначе убьет. Голос у него, по словам Мэвис, был грубый и какой-то странный. Она его не узнала. Запуганная, она некоторое время — неизвестно сколько — пролежала на месте, а потом набралась храбрости, подняла голову, увидела, что она одна, и побежала домой. А еще он украл ее бусы. Дешевые, стеклянные, но они были радостью и гордостью Мэвис, и она оплакивала их потерю так же горько, как и потерю невинности, а последствия этого до нее тогда еще не дошли. Ее спросили: а может, бусы она просто потеряла, потому что перетерлась бечевка? Нет, отвечала Мэвис, рыдая. Он сорвал бусы у нее с шеи; ей было больно, когда порвался шнурок. Отметины у нее на шее подтверждали ее слова. И все же жители Нижнего Стоуви в целом придерживались того мнения, что словам Мэвис Коттер верить нельзя, потому что у нее с головой не все в порядке. Только мать девушки настаивала на том, что ее дочь действительно изнасиловали.

Показаниям второй жертвы, Дженнифер Фернли, поверить пришлось. Дженнифер была студенткой и любила пешие прогулки. Она отправилась в очередной поход в сторону Бамфорда с подругой, но подруга подвернула ногу и выбыла из игры. Дженнифер продолжала путь одна. Когда на нее напали, она шла через лес Стоуви, не сходя с тропы, нанесенной на карту. Она услышала, что сзади кто-то бежит. Как бежит? Не легко, как бегут спортсмены, а тяжело, неуклюже. Она развернулась посмотреть, кто там, смутно заметила лишь чью-то темную фигуру, а потом насильник нахлобучил ей на голову что-то вроде мешка, отчего она сразу ослепла, и зажал обе ее руки в своей. От мешка пахло землей. После всего он толкнул ее на куст ежевики, отчего у нее все лицо оказалось исцарапано и кровоточило, и приказал не двигаться, иначе ей конец. Голос у него был грубый и странный. Он украл у нее наручные часы.

— Этот тип — коллекционер, — заявил старый Пелэм, когда ему обо всем доложили. — Он крадет что-то у своих жертв в качестве сувенира. Наверное, дома у него полная шкатулка таких безделушек; он по вечерам перебирает их и снова балдеет.

Именно Маркби высказал предположение, что насильник надевает на голову жертвам мешок из-под картошки, этим объясняется земляной запах. Поэтому репортеры и окрестили насильника Картошечником. Какой-то шутник даже нарисовал карикатуру и повесил ее на дверь диспетчерской в управлении полиции. На рисунке изображалась детская игрушка — Человек-картошка: безголовое овальное тело с ручками и ножками в виде палочек. В центре овала были нарисованы глаза, нос и рот. Над рисунком напечатали: «Разыскивается опасный преступник!» Маркби тогда разозлился и сорвал карикатуру.

Вот почему ему пришлось нанести визит преподобному Паттинсону, приходскому священнику Нижнего Стоуви. Его заранее предупредили, что Паттинсон — человек ученого склада, так сказать, не от мира сего. Больше всего ему нравится жить в мире книг, от которых он отрывался только для того, чтобы два раза провести службу в воскресенье. Он бы лучше вписался в век восемнадцатый, чем двадцать первый. И все же, как вскоре предстояло узнать Маркби, Паттинсон придерживался твердых убеждений относительно своих прихожан и отказывался даже предположить, что среди них может оказаться насильник. Все его прихожане — люди семейные, почтенные до мозга костей, настаивал священник. Деревня маленькая. Все друг друга знают. Если бы среди них жил психопат, склонный к насилию, кто-нибудь обязательно бы это заметил.

Маркби напрасно уверял преподобного: кто-то из местных жителей наверняка что-то знает или заметил. Просто все молчат. Он привлек внимание священника к голосу насильника. Жертвы утверждали, что голос у него грубый и странный, необычный, «словно у зверя, если бы звери умели разговаривать», как выразилась одна местная жительница, третья жертва. Маркби считал, что преступник нарочно изменял свой голос. А зачем ему менять голос, если только он не боялся, что его могут узнать — либо сразу же, либо потом, при новой встрече?

Преподобный Паттинсон оставался непреклонен. Кем бы ни был насильник, он не местный, не из Нижнего Стоуви. По старой Пастушьей тропе кто только не ходит! Помимо туристов, есть еще и бездомные, хиппи, приверженцы течения «нью-эйдж»,[1]цыгане, бродяги всех мастей. Полицейским следует поискать преступника среди них.

После этого им сообщили еще о двух случаях изнасилования. В первом жертвой оказалась жительница соседней деревни, во втором — молодая велосипедистка, которая ехала через лес и, спешившись, забежала в кустики. В первом случае Картошечник украл одну жемчужную серьгу-клипсу, а во втором — медный браслет.

А потом он вдруг пропал. Изнасилования прекратились. Картошечник превратился в местную легенду, стал нереальным в воспоминаниях всех, кроме жертв и полицейских, знавших, что они упустили преступника. Может быть, как предполагал преподобный Паттинсон, насильник действительно был бродягой, который нашел временный приют в лесу, а потом, узнав о расследовании, ушел на новое место? Картошечник исчез так же внезапно, как и появился.