Егор с Ильёй и папа Дима тоже расстроились:

– Вот же злюка-филин! Откуда взялся и всё испортил? – возмущался Юдин-старший, а Илья пригрозил, когда вырастет, то всех лесных задир и возмутителей спокойствия, особенно невоспитанных филинов, сдаст в зоопарк «Роев Ручей». Там-то их точно научат дружить с сойками и всеми таёжными птицами.

– Пап, а медведи тут живут? – вдруг забоялся Егор.

– Нет, сынок, их берлоги далеко-далеко отсюда – за Медвежьей горой.

Вдруг прямо над их головами пролетела сердитая тёмная птица. Она «ту-тут-кала» на весь лес. Видать, тоже испугалась грозного «уху-ху-канья» злого филина.

– Вот так сюрприз! Кукушка, да какая! – чему-то обрадовано удивился Дмитрий.

– И вовсе не кукушка! – резко возразил ему Егорка. – Настоящая-то совсем не такая: немного рыжая и немного серая. Она живёт у нас в садике в живом уголке.

– Ну и молодчина, сынок. Всё-то знаешь, подмечаешь. Ты прав, Егорка, у вас живёт обыкновенная кукушка-самец. Это самцы глухо «кукукают», а у кукушек-самок звонкая трель: «Кли-кли-кли».

– Тогда почему ты эту, другую, назвал кукушкой?

– Потому, Егорка, что она и есть та же кукушка. Родная сестра вашей кукушке. Только оперением потемнее да поклик у неё иной: «Ту-тутут, ту-тутут». Правда, похож на крик удода, который живёт в лесу за нашим огородом?

– Да-а-а! – поддержали его ребята. – Пап, ну говори скорее про другую кукушку. Мы с Ильей завтра расскажем о ней воспитательнице и всей группе. Вот удивятся! И красноклювикам, и сойкам, и другой кукушке.

– Уговорили, – Дмитрий посмотрел на часы, – у-у-у… Наше время на знакомство с весенней тайгой давно истекло. Пора, мужики, топать домой. Мама с Андрюшей ждут нас с подарками, праздничным тортом и душистым таежным чаем.

– А про кукушку?! – не унимался дотошный Егор.

– Идите и слушайте. Так вот… другая, как ты, сынок, её называешь, кукушка зовётся «глухой». Люди мало что о ней знают.

– Она ничего не слышит? – сочувственно спросил Илья.

– Нет, не поэтому её так назвали. Думаю, за то, что уж очень скрытная эта птица и живет в безлюдной, дикой тайге. А еще за её голос. Слушайте: «ту-тутут, ту-тутут». Глухой, однако.

– Она перелётная?

– Нет, глухая кукушка – местная, преданная эвенкийской тайге.

Илья с Егором резво побежали к развилке, где отцова тропа смыкалась с прямой дорогой к дому. По их бесконечным прыжкам и радостным крикам Дмитрий понял, что первая вылазка в тайгу запомнится им надолго. И вновь отвлекся на низко летевшего к токовищу глухаря. Тем временем его сыновья нашли что-то необычное. Лёжа на снегу у большого валуна, истошно подзывали отца к себе.

Подбежав к ним, Дмитрий тоже сначала оторопел, но потом пришёл в неудержимый восторг. С южной стороны валуна, из снежного углубления с проталиной, под прозрачной ледяной плёнкой вылезли на белый свет пять желто-белых цветков на пушистых толстеньких ножках.

– Так это же подснежники! Вот и от весны подарок. Чудо дивное. Ну и парничок – снежная тепличка! Мамуле-то какая радость: первый букет от сыновей и красавицы весны. Вручая его, что скажите маме Люде, а, сынки?

Илья заторопился высказаться первым:

– Скажем: «Дарим тебе, любимая мамочка, подснежниковые цветы!»

– Не «подснежниковые», а подснежные цветы, – поправил брата Егор, и оба близнеца улыбались отцу счастливой улыбкой.

Ребячьих рассказов о перелётных красноклювиках, о птичьем оркестре, первых «подснежниковых» и «подснежных» цветах хватило надолго и дома, и в детском садике.

Дмитрий Юдин любил тайгу особой любовью. Старался оберегать от всяких напастей. С раннего детства приучал сыновей почитать зелёную кормилицу.

В Ивановке, заброшенной деревеньке на сто дворов, селяне жили бедно, но дружно, как в далёкие добрые времена. Завидовать некому и нечему: каждый кормился тайгой, рекой да огородом по своим силам и умению. Беда, и та была на всех одна: неудержимое, беспросветное пьянство. С вечера взрослое население до одури ублажалось доступным зельем из огородного сырья, а поутру, по новому веянию, шли в церковь грехи замаливать. До обеда каялись, замаливали. Придя домой и перекусив, что Бог послал, принимались за неотложные, бесконечные «надо» ради прокорма семьи и домашней живности. В сумерках, только бабы подоят коров, садились за длинный скоблёный стол ужинать. И пошла-поехала новая гульба разгульная. Балом правил самогон…

Так-то жили приличные хозяева. Большинство же мужиков любимому занятию, как приятной повинности, отдавали себя без остатка времени на хоть какие-то полезные дела. Настоящей работы, за которую деньги платят, – никакой. Колхоз разворовали крутые ребята. Оставалась одна ферма. Её мужики по очереди охраняли. Да не устерегли. Сгорела ферма-кормилица вместе с колхозными коровами и народившимися телятами. То ли те же вражьи дети по злобе спалили, то ли дед Кузьма со своей вечной самокруткой во рту где-то искру сронил.

Что тогда вокруг фермы творилось – страшно вспомнить. Коровий и бабий рёв всю ночь разрывал в клочья ивановские сердца и души. Животину всякую жалко, а ту особенно: породистая, голландская, пятнистая. Миллионы за неё колхозниками плачено. Зато и молока было – залейся, и мяса – ешь, не хочу.

Бабы неделю воем выли. Как не выть-то?! Жаркие, непобедимые языки пламени слизали в одночасье семейный достаток селян.

До обрушения крыши успели-таки с десяток-другой молодняка выгнать. Из спасённых телят маленькая коровка досталось и сироте Машеньке Кукушкиной. Так колхозный сход решил. Два года назад её ещё молодые родители Клавдия и Владимир, работающие на подвозе сена, погибли под тяжёлым трактором «кировцем», слетевшим с дороги по непогоде в глубокий кювет.

Жила теперь скромная красавица Машенька одна-одинешенька у самой околицы. После восьми классов дальше учиться стало не на что. И поселковый совет временно определил её подменной дояркой, чтобы руки набивала, на завтрашний день силёнок набиралась, коих хватило бы на дойку десяти коров.

Девушка относилась к обязанностям рьяно, ответственно. После короткой по малолетству смены домой не спешила. Допоздна возилась с приплодом, который с любовью называла «пятнашками». Усердно кормила шустрых телят, не по разу меняла им в клетях быстро мокнущую соломенную подстилку. И в ту ужасную ночь сильно убивалась по задохнувшимся в дыму питомцам. Даже в огонь бросалась, слыша их отчаянный зов о помощи. Два мужика за руки удерживали Машу, а не то бы и ей погибели не миновать.

Оставшись не у дел и с детства переняв от матери швейное мастерство, Маша стала честно зарабатывать себе на пропитание шитьём. Ловко это у неё получалось. Обшивала и ребятишек, и взрослых. Огонёк в доме у околицы светился далеко за полночь. Была и радость душе – подрастающая Бурёнка. Умудрилась сама стог душистого клевера для неё накосить. Основной Бурёнкин прокорм на зиму помогли добыть селяне. У заботливой хозяйки тёлочка росла здоровой, ухоженной. Позже Маша и кур завела с горластым петухом, чтобы по утрам будил на выгон Бурёнки в табун.