и озадачило. В маленьких дремучих глазках вспыхнуло любопытство. Когда до медведя осталось шага два-три, Трифон неожиданно бросил шапку чуть выше морды зверя — тот молниеносно поймал ее лапами… Но Трифон уже развалил брюхо — и откатился в сторону…

— Жри, гад, — злорадно шептал он, вытирая нож о голенище ичига.

На майские праздники дед слег в постель. С первой водой уплавил его Гермоген на стружке в районную больницу. Отвалялся старик там около месяца и вышел оттуда неохотником. Фартовое зимовье свое и собак, кроме дряхлого Загри, отдал Гермогену.

— Шабаш, расковались копыта.

И связался с Кольшей, стар да мал, оно и ладно.

Есть у Трифона сын Лаврентий. Живет в Краснодаре. Ходят слухи, что работает он якобы в торговле солидным начальником. В деревне как народ думает? Отправляет сын родителям каждый месяц деньги — значит, богатый, а если уж фотокарточку прислал, где сидит за рулем личного автомобиля, — обязательно начальник.

Рос Лаврентий послушным и старательным. Отец и мать души не чаяли в единственном чаде. Четверо старших буйные свои головушки под Москвой сложили. Был родителям последний сын великой радостью и надеждой.

— Расти, Лаврушка, быстрее, — говорил, бывало, Трифон, — да в тайгу пойдем.

В детстве Лаврентий не любил ни рыбалки, ни лошадей, ни сенокосы. Любил он копить деньги. Сделал копилку-сундучок, оковал жестью, навесил замок. Ключ от замка носил на шнурке у себя на шее. Бабка Аксинья, верующая в Господа Бога, частенько допытывалась у парнишки:

— Ты чё, Лавруша, на груди-то крестик носишь?

— Черта с рогами, — отвечал тот и убегал.

Накопит Лаврентий полный сундучок медяков и серебрушек, обменяет в сельпо на рубли, идет в сберкассу, положит свои сбережения на книжку и снова копит. В летние каникулы занимался сбором ягод и грибов. Боже избавь, чтобы домой принес — все сдаст в сельпо.

— Молодец! — хвалил парнишку Сопаткин. — Копи, малец, деньгу. В наше время без нее никуда.

— В кого такой уродился? — плевался Трифон, глядя на сына. — Ремнем стегал, добрыми словами уговаривал — тому все неймется. На люди выйти стыдно.

Вырос Лаврентий умным, красивым, но с холодными глазами. Только окончил институт — сразу поступил на курсы продавцов, потерся год-два в Иркутске и умотал на Кубань.

Еще при жизни Феклы ездил отец к сыну в гости. Приехал в Краснодар в будний день. Сына и невестки дома не застал. Соседка по площадке растолмачила приезжему:

— Перейдите, дедушка, через улицу, на углу увидите винный ларек. Там Лаврентий Трифонович продавцом робит.

Трифон ушам не поверил: «Лаврушка вином торгует?!» Подкрался к ларьку, как с подветренной стороны к сохатому, спрятался за яблоню и стал наблюдать. Точно, Лаврушка. В белом халате. Вылитый доктор! Мужикам микстуру гранеными стаканами едва успевает отпускать. От позора Трифон не знал, куда себя деть.

— Что творится, что творится! — шептал он по дороге в аэропорт. — Сын охотника — вином торгует…

В этот же день он улетел домой…

— Чтой скоро обернулся? — спросила тревожно Фекла.

— Не климат мне там, — буркнул недовольно Трифон и сел писать сыну письмо. «Здравствуй, Лавруха и твоя супружница Ираида Ивановна! Пишут вам Бобряковы Трифон Егорыч и Фекла Терентьевна. Лавруха, докеда будешь мутить душу старикам? Писал нам, что работашь икспедитором, а сам? Мужиков спайвашь. Деньги больше нам не шли. Таких денег нам не надо. Кажный год к морю отдыхать ездишь, а родителев проведать некогда, значитца? Пусть у тебя об нас голова не болит…»

Тихими, погожими вечерами Трифон частенько заходил к Дауркиным на огонек. Обычно в такое время Дауркины ужинают. Зайдет и бросит привычно:

— Приятный аппетит!

— Нежевано летит, — ответит Гермоген. — Садитесь с нами.

— Токо вечерял, — отказывается дед.

Примостится у русской печи на чурбане и закурит. Вот и сегодня зашел.

Гермоген, скромно покашливая в кулак, заводит разговор о международном положении:

— Давечась по радио наши передавали: опять на нашу землю окаянные зарятся. Пусть только сунутся, быстро почки отшибем. — И ни с того ни с сего обрушивается на жену Сопаткина, сельповскую продавщицу: — Хавронья, елки-моталки, буханку хлеба в долг попроси — не даст, а бутылку водки — сама тебе за пазуху сунет. Тару порожнюю принимает вполцены. — Белесые брови Гермогена удивленно выползают на огромный квадратный лоб. — Где правда? — И супится гневно. — На мой характер, елки-моталки, будь я прокурором, давно бы за решетку посадил. А сам Сопаткин, клоун сопливый, что выкомаривает? Только лед по реке пронесло, ставит на лодку два «Вихря» — и погнал уток стрелять… А эта… Как ее? Да в ларьке-то торгует…

— Маргарита, — подсказывает Кольша.

— Да, да, она самая! Давно ли торговать стала? Приехала — кости да кожа. Собаки от нее днем шарахались. А сейчас? Как бочка! От жира раздуло — в дверь не пролазит…

Мрачная плоскогрудая Дауриха, убирая со стола посуду, намеренно перебивает мужа, обращаясь к Трифону.

— Научи, Трифон Егорович, что делать с окаянным? — кивает на Гермогена. — Скоро избу пропьет. Несет из дома все, что попадет под руку. Днясь боровишку Сопаткиным за долги отдал. Ох-хо-хо-хо… — Всплакнув, продолжает с подвывом: — На кого походить-то я стала? Пьет, пьет! Как лишился отцовских зимовий, так голову совсем потерял. Из зверопромхоза выгнали, устроился в леспромхоз — турнули. Велика ли моя зарплатишка… — Дауриха работает уборщицей в школе. — Копейки…

— Расквакалась! — Гермоген нервно вскакивает с лавки, пинком распахивает настежь дверь, выходит в ограду.

— Псих ненормальный! Правду скажешь, готов лопнуть от злости, — кричит вслед мужу Дауриха. — Опять нажрется где-нибудь, опять до самых петухов будет танго танцевать на карачках. Дите запугал, прудить по ночам стало.

— Не ври, мамка, не ври… — отпирается Кольша, пряча глаза от деда.

А Трифону так жалко Гермогена, так обидно за него.

— Ох, Гермоген, Гермоген! — вздыхает Трифон, возвращаясь домой. — Был ты раньше мужик как мужик. Старательный, покладистый. По сотне соболей за сезон сдавал государству. Не то, что другие: половину сдадут, половину из-под полы сбудут. Попали твои промысловые угодья под леспромхоз, и покатился под гору… Эх…

Однажды на рыбалке Кольша спросил у деда:

— Дедушка, почему мой тятька так много пьет?

— Глотка у него луженая, а руки золотые, вот и пьет без меры, — объяснил Трифон парнишке.

Неожиданно, всей деревне на удивление, Гермоген бросил пить. Пришел к Трифону и сказал:

— Решительно завязал, Трифон Егорович, с выпивкой. Прошу, замолви за меня словечко охотоведу, пусть берет меня обратно промысловиком. Иначе на твое зимовье другого отправит. Тут еще Устя забрюхатела…