Добрыня – тот сам полянин. Ему Путята верил как себе. Дальше больше, чем себе, потому что знал Путята, что его собственная храбрость да пылкость часто впереди ума бегут, а Добрыня – мудр. Иной раз был Путята пред Добрыней – как отрок дерзкий, несмышленый. Стыдно. Но терпел. Вместо отца держал Добрыню.

– А то! – проворчал князев стрый. – Войну затевать с Новгородом – дело неумное. Кабы хотел я их побить, не тебя, а ярлов – Сигурда и Дагмара – взял. Этим резать – весело, и обида новгородская не на нас, а на нурманов легла бы. А уж на нурманов им обижаться – привычно. Однако верно сказал князь-воевода Серегей: побьем смердов – кто дань платить станет? Зачем резать овцу, которую можно стричь? Не в том хитрость, Путята, чтоб побить смердов, а в том, чтобы в овин загнать.

– Они твою родню убили, а ты будешь с ними договариваться? – изумился Путята.

– Жену с дочкой жаль, – согласился Добрыня. – Но убивали их не все новгородцы разом, и потому казнить всех ни к чему. А виновных мы знаем и накажем. Но не это главное, Путята. Не за этим мы приехали, ты не забыл?

Воевода согласно кивнул. Обратить Новгород к вере великого князя – вот их цель.

Детинец удержался. Главным образом потому, что, обломав первые зубы о его стену, толпа бросилась грабить дома христиан. Это было куда веселей, чем лезть на стену под стрелами немногочисленной, но умелой княжьей дружины.

Разграбили многих. Пожгли церкви, в том числе и самую большую – Преображения Господня. Да, весело было…

До той поры, пока не прошел слух, что Добрыня уже здесь. Вышел на правый берег Волхова, и уже на Торгу его воины числом до пяти тысяч копий. Молва склонна преувеличивать. Вот уже по мосту Добрыня идет. Сейчас перейдет Волхов – и изойдет кровью Новгород.

Слухи, однако, опять наврали. Дружина Добрыни еще только подходила к мосту через Волхов, когда оружное новгородское ополчение уже встало поперек в готовности. Даже боевые машины подкатили: самострелы большие, снятые со стен. Будто не Добрыня по ту сторону Волхова встал, а какой-нибудь вражий конунг нурманский.

Вышли Добрыня и епископ Иоаким с новгородцами говорить, а те вместо разговора – камнем из самострела.

Промахнулись. Однако ясно дали понять: переговоров не будет. С версту слышно, как на левом берегу орали: «Не дадим отчих богов порушить! В реку христиан и киевлян!»

– Вот и поговорили, – произнес Путята, с тревогой глядя на перекрытый мост. – Что теперь, батько? Силой брать будем?

– Придется, – мрачно проговорил Добрыня.

До последнего надеялся новгородцев вразумить. Все же знали его здесь. И не один год, и не десять. До сей поры умел Добрыня с новгородским норовом управляться.

– На мост – нельзя, не пустят, – заметил Путята. – Не зря они самострелы приволокли и камней такую кучу, что отсюда видать. – Сунемся – так врежут! Мало не покажется!

– Бог нам в помощь! – заявил епископ Иоаким. – С Ним – победим!

Был Иоаким хоть и ромеем, но херсонским, потому по-словенски говорил свободно.

– Так, может, пойдешь, владыка, да и вразумишь язычников? С Божьей-то помощью? – язвительно бросил Путята.

Воевода хоть и принял Христа, но настоящей веры в нем не было. Говорили о нем: и старых богов не забывает. Потому и взял его с собой Добрыня – новгородских кумиров низвергать. После Новгорода не будет у Путяты другой дороги, кроме Христовой.

– И пойду! – воскликнул епископ.

Он и впрямь вознамерился в одиночку новгородцев вразумлять, но Добрыня не пустил:

– Тебя убьют, владыко, и что дальше?

– Я смерти за Веру Истинную не боюсь! – воскликнул епископ.

– Я в этом не сомневаюсь, – сказал Добрыня. – Да только сейчас в тебе гордыня говорит, а не вера.

– Это почему же? – выпятил бороду пастырь.

– А потому, что мнится тебе мучеником за Христа помереть! И помрешь. А кто тогда Новгород крестить будет? Нет уж! Успеешь в Царство Божие попасть. Сначала земной долг свой исполни!

– Так не хотят они креститься! – воскликнул епископ.

– Сегодня не хотят, завтра умолять станут, чтоб ты их в Истинную Веру обратил, – заявил Добрыня. – Это ж новгородцы. Знаю я их. Побуянят и образумятся.

– Ой ли? – усомнился Иоаким.

– А ты не ойкай, владыко! – строго сказал Добрыня. – Сказал, образумятся, значит, так тому и быть. А для ускорения сего мы с воеводой Путятой вразумим их немного.

– Это как же?

– А тебе, владыко, сие знать ни к чему, – отрезал Добрыня. – Иди да помолись Господу за души наши, а с делами воинскими мы и сами управимся.

– Придумал что, батько? – с надеждой спросил Путята, когда епископ ушел.

– Да тут и думать нечего, – махнул рукой Добрыня. – Как стемнеет, возьмешь лодки, переправишься с ростовцами на ту сторону, войдешь в город, возьмешь Угоняя и прочих крикунов и сюда переправишь. А если не угомонятся новгородцы, укроешься в Детинце. И тогда пусть хоть десять тысяч против тебя исполчат – без толку. Однако надеюсь: до того не дойдет. Одумаются. Сделаешь?

– Попробую, – не слишком уверенно произнес Путята. Он был храбр, но соваться на левый берег с одной лишь полутысячей да еще не киевлян проверенных, а ростовцев, казалось ему затеей сомнительной и опасной. – А почему – с ростовцами?

– А чтоб вас за своих приняли, – пояснил Добрыня. – Наших-то, киевских, сразу опознают, а ростовские от новгородцев отличаются мало. Что с лица, что по оружию.

Так и сделали. Но вышло не так гладко, как думал Добрыня.

Но о том, что было дальше, Илья услышал уже не от данов, которые все время новгородских художеств[4]на своем подворье просидели, а после слухи собрали, а от того, кто сам всё видел, и не только видел, но и дело делал. От Улада, сына Драя-полочанина. Улад сначала под братом Богуславом в гриднях ходил. Потом великий князь Драя тысяцким в Ростов отправил, и Богуслав Улада тоже в Ростов отпустил. Сотником. С Ильей Улад был не то что знаком – больше. Горсть соли вместе съели, сражались бок о бок и едва не погибли на вятицком капище. А Кулиба Уладу и вовсе родичем приходился. Так что не удивительно, что Улад, будучи в Киеве, в Моров заехал. Не один, впрочем, а с батюшкой Серегеем, который привез Илье подарок. Да такой, о котором калеке только мечтать!

Моров. Роскошный подарок

– Вижу, вижу, что даром времени не терял, – пробасил князь-воевода, одобрительно глядя на сына. – Аж в плечах раздался!

– Старается, – похвалил подопечного Кулиба. – От зари до зари трудится. Давеча вон деревяху боковую сломал, так мы новую приладили. Потолще.