Открыть окно не составило никакого труда. Через минуту я был внутри кабинета, который оказался на удивление небольшим. Стол с компьютером, шкаф для одежды, книжный стеллаж — и все. С чего же начать?

Вряд ли Маминов хранит документы, которые я ищу, на видном месте, поэтому стол, заваленный бумагами, исключим сразу. А вот в ящиках стола очень даже может обнаружиться нечто интересное. Я стал по очереди выдвигать ящики и исследовать их содержимое. В первых двух ничего серьезного не было, а третий, нижний, оказался закрытым на ключ. «Вот это уже интересно», — подумал я.

Нащупав на столе профессора скрепку, я разогнул ее и аккуратно ввел в замочную скважину. Пять минут усилий — и замок поддался.

Открыв ящик, я испытал шок. «Господи, неужели все так просто? Ну почему мне все время везет?» На дне ящика лежала одна-единственная дискета с надписью: «УСЫНОВЛЕНИЕ».

Надо проверить ее на месте, решил я. Уносить дискету нельзя. Будет нехорошо, если хозяин кабинета обнаружит, что здесь кто-то побывал. Я включил компьютер. Он загружался с полминуты, а потом потребовал пароль.

«Вот черт, что же делать?» — ругнулся я про себя.

Неожиданно за окном послышался какой-то шум. Я высунулся наружу и увидел, как трое охранников вяжут несчастного Каширина. Четвертый, держась за раздвижную лестницу и запрокинув голову, смотрел на меня.

— Давно тебя ждем! — радостно запричитал он. — Компьютер хотел спиздить? Думал, тут лохи дежурят? А ну спускайся!

Сунув дискету в правый носок, я покорно спустился вниз. Охранники, радостно посмеиваясь, вызывали по рации подмогу.

— Ребята, давайте урегулируем инцидент, — предложил я, достав из кармана две стодолларовые купюры. Обнорский убьет, ну да ладно — ситуация безвыходная. Спишем на непредвиденные расходы.

Охранники деньги забрали, но регулировать ничего не стали.

Я понял, что дела наши плохи.

11

Через несколько минут к служебному входу родильного дома подъехал сине-желтый «уазик» с мигалкой.

Из него вывалились два здоровенных лба с явными признаками недоброты на лицах, близнецы если не в этой жизни, то в прошлой — точно. Их пошатывало.

— Старший наряда сержант Круглов, — представился один из милиционеров. — Документы!

От сержанта Круглова несло спиртом и малосольными огурчиками. Было видно, что он оторван от важного застолья и очень зол. Напарник Круглова икал и выглядел настолько неустойчивым, будто тоже побывал на банкете в Первом городском психотерапевтическом центре, причем совсем недавно, какой-то час назад.

— Та-а-ак. Спозаранник Глеб Егорович и Каширин Родион Андреевич, — поморщился Круглов. — Ну все, козлы, допрыгались!

С этими словами он схватил нас за грудки и прижал к борту «уазика».

«Уазик» содрогнулся.

— Где деньги?! — тихо и зло спросил Круглов, переводя взгляд с одной жертвы на другую.

— Какие деньги? — Каширин попытался дернуться, но железная хватка стража порядка не дала ему сделать ни малейшего движения. — Я не брал никаких денег. Вообще не понимаю, о чем вы говорите!

— Твои, сука, деньги, твои! — заржал сержант и вдруг резко крикнул:

— Карманы выгребай, мразь!

Боковым зрением на двери УАЗа я разглядел надпись: «335-й отдел Прибрежного РУВД Санкт-Петербурга». Вот когда стало по-настоящему страшно. 335-й отдел гремел на весь город: там работали садисты. За каких-то полгода в стенах отдела погибли три человека (один был сброшен с крыши, второй «выпал» из окна, а третьего — 70-летнего деда, торговавшего овощами у метро, — избили так, что он заблевал кровью всю дежурку и там же, на пороге, умер). Однако ни по одному случаю не было проведено серьезного расследования, так как начальник отдела полковник Ошейников состоял в близком родстве с прокурором района, а если конкретнее — приходился ему сыном.

— Они из триста тридцать пятого отдела, — сказал я Каширину, когда нас, основательно избитых, запихали в «козелок».

— Мы что, умрем? — спросил Каширин.

— Нет, — смеясь, отозвался из-за зарешеченного окна водитель милицейского УАЗа. — Но кишки на яйца вам намотают — это точно.

— Вот видишь, — сказал я, пытаясь успокоить Родиона, — ничего страшного, — и тихо добавил:

— В правом носке — дискета. Думаю, там — вся информация, которую мы ищем.

В обезьяннике, помимо нас, сидели еще двенадцать человек. У одного лицо было разбито в кровь, другие выглядели менее пострадавшими.

— Не повезло вам, ребята, — сказал один из сокамерников, представившийся Витьком, обращаясь ко мне и Каширину. — У ментов сегодня праздник — ночь крота. Давно не рыли норы?

— Чего-о? — удивленно переспросили мы.

— Сейчас увидите.

Через несколько минут, держа в руках бутылку водки и стакан, из дежурки вылез сержант Круглое.

— Рота, подъем! — громко скомандовал он, хотя никакой роты в обезьяннике не было.

Все послушно встали.

— Слушай мою команду. В соседнем здании укрепился противник. Ваша задача: в течение пятнадцати минут создать оборонительные сооружения, а именно — норы.

Оглядев задержанных, Круглов заорал:

— Объявляется ночь крота!

Пьяные менты в дежурке дружно заржали:

— Ну, вперед, суки! Ройте норы в этом бетонном полу. Кто не справится — будет уничтожен!

— Это у них в Чечне крыша съехала, — прокомментировал Витек, когда все мы, приняв позу прачек, начали «рыть» бетон. — Уже полгода как вернулись, а все успокоиться не могут.

— А ты откуда знаешь? — недоверчиво спросил его Каширин.

— Я тут завсегдатай. Четвертый раз как-никак.

— За что?

— Морда моя им не нравится. Говорят, на чеха похож.

— На кого?

— Ну, на чеченца, в смысле.

Я внимательно изучил физиономию Витька и решил, что ничего кавказского в ней нет.

— Эй, исламисты, хвать базарить!

Делом занимайтесь. Осталось восемь минут, — окликнул нас сержант Круглов.

— А что будет дальше? — тихо спросил я у Витька.

— Дальше? Дальше будет «ласточка».

«Ласточка» — это самая изощренная милицейская пытка. Связав ноги задержанного с руками, менты подвешивают его между двух стульев, как барашка над огнем. Выдержать в таком положении можно от силы часа полтора. Далее наступает смерть.

— Только этого не хватало, — выдохнул Каширин. — Где Модестов, чего он нас не выручает?

— Все. Это было последнее предупреждение. — Сержант Круглов открыл дверцу обезьянника. — Вы трое, — показал он на нас и Витька, — на выход.