У Сампсониевского моста Иван Васильевич сошел и зашагал по набережной. Где-то здесь недалеко жил Завьялов. Он скоро разыскал дом, вошел под арку ворот и, споткнувшись, остановился. Двор оказался заваленным кирпичом, балками. Было ясно, что сюда упала бомба. Сбоку показался силуэт женщины. Она медленно пробиралась через кучи мусора.

– Скажите, гражданка, здесь кто-нибудь живет?

– В том флигеле живут. А вам кого нужно?

– Где у вас тут управхоз*?

– А управхоз во втором дворе. Вот здесь есть тропочка. Идите сюда.

Женщина обстоятельно рассказала, как найти газоубежище, где разместился объект МПВО* после попадания бомбы. Управхоз был начальником объекта. Там же помещалась и контора жакта*. Женщина объясняла так подробно, словно они встретились в дремучем лесу и Ивану Васильевичу предстояло идти по звериным тропам много километров.

Второй двор был заполнен поленницами дров, покрытых сверху старым железом. У входа в жакт горела синяя лампочка, о которой женщина забыла сказать.

В газоубежище, куда спустился Иван Васильевич, было жарко, светло и даже уютно. Столы покрыты белыми простынями, стены побелены. Висели портреты, лозунги. Начальник объекта составляла какие-то ведомости. Это оказалась крупная, полная женщина с мужскими энергичными чертами лица, с грубым голосом.

– Вам чего, гражданин? – спросила она, не глядя на пришедшего.

– Вы управхоз? Мне нужно с вами поговорить.

– Говорите.

– Нас никто не слышит?

При этих словах женщина повернулась всем корпусом и оглядела Ивана Васильевича с ног до головы. Перед ней стоял пожилой мужчина в штатском пальто и военной фуражке без звезды, в сапогах. Опытный глаз управхоза сразу определил, что перед ней офицер, вернувшийся с фронта или выписавшийся из госпиталя. Пытливые глаза человека пристально смотрели на нее и, казалось, видели больше того, чем ей хотелось.

– Кто вы такой?

Посетитель передал свой документ и сел на табуретку у стола.

– Говорите смело, товарищ. Нас никто не слышит, – сказала она, возвращая документ.

Иван Васильевич не торопился. Он достал портсигар и угостил управхоза. Она взяла папиросу, нагнулась к «буржуйке»*, вытащила уголек, прикурила и, продолжая держать красный уголек все теми же пальцами, протянула его Ивану Васильевичу:

– Прикуривайте, товарищ.

– Вы же пальцы сожжете!

– Ничего не будет. У меня на руках подошва.

Минуту молчали. Иван Васильевич смотрел на нее и думал, что, наверное, эта женщина физически очень сильная, а судя по манере держаться, независимая и деловая. Задуманный план требовал сотрудничества управхоза, и нужно было определить, в какой мере можно доверять ей тайну.

– Как вас зовут? – спросил он.

– Мария Андреевна.

– Вы давно работаете управхозом?

– С финской войны.

– Семья ваша здесь?

– Муж на фронте убит, под Ленинградом, сын воюет, а две дочери в госпитале работают.

– Вы член партии?

– Беспартийная.

Иван Васильевич положил окурок в пепельницу и медленно спросил:

– Пока что меня интересует следующее: в вашем доме много жильцов?

– По сравнению с прежним – десять процентов. В голодную зиму перемерли, выехали, разбомбило.

– Новых вам не вселяли?

– Есть. Из Московского района переселены.

– Жилые квартиры только на этой стороне?

– Нет. Есть и на той. Дом разрушен слева, а правая сторона в целости. Там кое-где живут.

В это время вошла низенькая женщина в мужском романовском полушубке*, с красным обветренным лицом.

– Ну что?

– Марья Андреевна, она говорит, что лопаты не выписывают. Рано еще. Когда снег пойдет, говорит, тогда и выпишем.

– А ты что молчала? – грозно спросила управхоз. – Они знают, когда снег пойдет? Снег по ихнему плану, что ли, пойдет? Иди снова и без лопат не приходи. Скажи этой фитюльке, что, если я сама спикирую на нее, худо будет. Чертова бюрократка! А потом мы же виноваты будем… Тебе же сгребать придется. Понятно? Руками будешь скоблить мостовую. Я не позволю, чтоб на моем участке нынче снег лежал. Понятно? Обязана выписать!

– Она говорит, что лопат хватит, а только нарядов еще не выписывают…

– Должна выписать, если требование есть. Скажи ей, что, если сегодня не выпишет, завтра в «Ленинградской правде» ее продернут. Сама фельетон напишу, если на то пошло. Иди, не разговаривай!

Женщина потопталась на месте и ушла. Начальник объекта повернулась к Ивану Васильевичу и, как ни в чем не бывало, сказала совершенно другим тоном:

– Я слушаю вас, товарищ.

– В седьмой квартире у вас живет Завьялов?

– Нет. Сергей Дмитриевич там не живет. Квартира пустая.

– Почему?

– Взрывной волной сильно тряхнуло. Все стекла вылетели, штукатурка осыпалась.

– А другие квартиры в окружности?

– Вверху живут. Напротив живут. Внизу пустая.

– Почему же квартиру не ремонтируют?

– После войны, говорит, отремонтирую. А то опять снаряд залепит. Многие так делают. Одну, две комнаты сохраняют, топят, и ладно… Не знаю, что с водопроводом делать. Заморозят.

– А ремонт в квартире сложный?

– Да как вам сказать… Недели на две, если по-настоящему.

– Он платит за квартиру?

– А то как же. Человек аккуратный.

– Квартира закрыта?

– Закрыта. Ключи у меня. Мы там водопровод чинили.

– А кто живет напротив?

– Там временные. Две женщины переселены из Московского района.

– Значит, квартира занята?

– Одна комната свободна. Если вам квартира нужна, так у меня хороших сколько угодно.

– Нет. Дело не в этом. Пойдемте посмотрим квартиру Завьялова.

– Можно.

Управхоз достала из шкафа ключи, и они вышли во двор. На улице было уже сравнительно светло, и стало видно, какое разрушение нанесла бомба. Левая половина дома рухнула и завалила обломками весь двор. Стена, примыкавшая к соседнему дому, устояла. Местами на разной высоте к ней прилепились печки. Квадраты комнат были расцвечены обоями, краской и создавали впечатление театральной декорации – дома в разрезе. Правая половина дома уцелела. Вид окон, забитых светлой фанерой, с черневшими форточками, отлетевшая штукатурка действовали угнетающе. Казалось, что дом нежилой, холодный и может в любую минуту обвалиться.