это сделать, и в конце концов придумал. В углу, который лежал против колышка, прорезал ножом дырку и привязал этот угол к колышку. В противоположном углу тоже прорезал дыру, через которую пропустил шнур. Потом расправил полотнище на веревке, натянул верхнюю часть и, захлестнув концы шнура вокруг ствола, связал их хорошим узлом. После этого вырезал еще восемь колышков и, прорезав дырки в боковых краях брезента, растянул его при помощи шнурков и колышков так, чтобы края полотнища не опадали.

Я провозился с палаткой почти до захода солнца. Даже не заметил, что уже наступает вечер. Когда работаешь по-настоящему, время летит почему-то так быстро, что его не хватает. Не успел перетащить в палатку ветки для подстилки, как солнце село на самую черту горизонта, покраснело, а с вершины горы снова пополз вниз туман.

Я разложил ветки в палатке ровным слоем и накрыл их японским матрацем. От матраца здорово пахло керосином, но все-таки это была материя и в нее можно было даже завернуться, если станет холодно.

Между стволом дерева и выходом из палатки получилась небольшая площадка, шага в два, на которой можно разжигать костер. Хорошо бы закрыть выход из палатки парусиновым пологом, но парусины у меня больше не было. Однако и то, что получилось, в тысячу раз лучше шалаша. Теперь в моем новом доме можно было даже стоять, правда если сильно согнешься.

Я так устал, что больше уже ничего не делал. Свалился на подстилку и лежал, прислушиваясь к шороху ветра.

А потом сразу пришла ночь.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Древнейший способ

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Проснулся сухой, и подстилка подо мной тоже была сухая, и выспался я в эту ночь на славу. Палатка не промокла от тумана и росы! Конечно, если бы у меня имелось какое-нибудь одеяло, спалось бы еще лучше. Но какое уж одеяло на необитаемом острове!

Для разминки полез на дерево, к которому привязал палатку. Добрался до вершины, до самой тонкой развилки, и посмотрел на море. Оно лежало внизу серо-стальной пустыней. Солнце еще не взошло, но туман уже растаял, только в кустах кое-где запутались его белые клочья.

Волны все так же вспенивались у левого и правого мысов, и вдали, у самого горизонта, чуть синела какая-то штука — то ли облако, то ли другой остров.

А ведь меня, наверное, вовсю ищут…

Я представил себе, как проснулся в каюте отец, окликнул меня, а я не ответил. Он подумал, конечно, что я на палубе. Я всегда крутился около лаборантов, помогал им поднимать из-за бортов заброшенные на ночь сетки вроде огромных сачков и вытряхивать их в ящики. Чего только не попадалось в эти сетки!

Маленькие кальмары с пучком щупалец на голове и с плоским хвостом, похожим на наконечник копья. Креветки с длиннющими усами и маленькими клешнями, которыми они часто-часто щелкали. Водоросли, в которых копошились морские блохи. Один раз подняли даже осьминога. Он выкатился на палубу как мяч, распластал на досках щупальца, а потом быстро подобрал их под себя и поднялся на них, как на ногах. Прямо уэллсовский марсианин! Один из лаборантов поддел его сачком и выбросил в море: «Иди и не попадайся больше!»

Конечно, отец подумал, что я с лаборантами. Но когда не увидел меня на палубе, тоже не стал беспокоиться. Я мог находиться в машинном отделении. Механик Федор Иванович пускал меня к дизелю, и я любил смотреть, как работает машина, занимающая чуть ли не третью часть катера. У дизельного поста был расположен репетир — круглый циферблат, на котором вместо цифр написаны слова: «Стоп», «Малый вперед», «Средний», «Полный», «Самый полный вперед», «Малый назад» и так до «Самого полного назад». Наверху, в ходовой рубке, тоже находился такой же циферблат. Только назывался он там не репетиром, а машинным телеграфом. Капитан катера передвигал ручкой стрелку на нужную команду, например на «Средний вперед». Внизу, в машине, на репетире стрелка тоже перескакивала на «Средний вперед», дребезжал электрический звонок, и Федор Иванович прибавлял обороты машине. Я мог смотреть, как работает Федор Иванович, хоть целый день.

Не увидев меня на палубе, отец, конечно, спустился в машину.

А меня и в машине не оказалось.

И тут я снова пережил то, что случилось.

Я проснулся оттого, что стоял на голове.

Макушку ломило от удара о переборку. Одеяло сползло на грудь, закрыло лицо душными шерстяными складками. Я отбросил его, и оно полетело к двери. В следующий момент я встал на ноги, упираясь пятками в дверную переборку. И не успел еще ничего сообразить, как снова стоял на голове.

Катер крутило на волнах, валяло с борта на борт, как бочку.

Вцепившись левой рукой в ограждение койки, я правой отдернул шторку иллюминатора, чтобы посмотреть, что творится на море, но ничего не увидел. За толстым круглым стеклом летела желто-зеленая мгла, прерываемая струями пены.

Снова ноги полетели вниз, и в то же время меня крепко прижало к стене каюты. В животе начало тошнотно сжиматься.

Я взглянул на отца.

Он храпел как ни в чем не бывало, совершенно не замечая качки! Только борода и растрепанные волосы торчали из-под простыни…

Я скатился с койки на пол и, ползая на четвереньках по полу, начал собирать свою разлетевшуюся в разные сторону одежду. Кеды как живые летали от двери к столику и обратно. Один я поймал сразу, но другой долго не давался, и я сильно навернулся головой о привинченный к полу около столика стул, прежде чем схватил его в руки. Сидя на коврике на полу, поминутно падая на бок, цепляясь то за стул, то за бортик койки, я оделся.

Я решил не будить отца, просто выглянуть на минутку на палубу и снова вернуться в каюту.

С трудом пробрался по коридору к маленькому салону, где наши ихтиологи собирались по вечерам, разговаривали и курили. В салоне никого не было. Круглые хромированные часы над дверью показывали без десяти шесть. На четвереньках я подполз к двери на палубу, с трудом отворил ее и сразу увидел небо. Оно было чисто-голубое — ни единого облачка. Почему же тогда так качает?

Я выскочил на палубу и вцепился в поручень надстройки.

Катер опять начало заваливать на левый борт. За спиной гулко захлопнулась дверь.

На палубе тоже никого не было. В ходовой рубке стоял рулевой. Я увидел его плечи и спину через стекло. Мы шли полным ходом, огибая какую-то землю.