в уголке рта и наливается блестящей каплей на подбородке. Она растет и капает, повисая на серебристой нити. Похоже, она и думать забыла о книге на коленях. Никто не захочет читать книгу, залитую чужими слюнями, я уж точно не захочу. Моя книга в идеальном состоянии, словно до меня ее никто и не открывал. «Большие надежды» – моя любимая книга. Я читала ее уже так много раз. Сейчас я на странице, где Пип и Джо говорят об огне.

«А вот и лошадка, – сказал Джо. – Слышишь, звон-то какой стоит, будто в колокола бьют».

И снова раздается колокол приюта. Дон-дон-дон-дон. Этот скорбный звон. Если бы он только смолк, я бы снова смогла слышать собственные мысли.

Я смотрю на страницу и жду, когда можно будет уйти.

Тик-так. Тик-так.

Кровь капает на страницу, прямо на слово «колокольчик». Это моя кровь. Наверное, ногти впились в ладони слишком сильно. Я вытираю каплю рукавом, но она размазывается по словам «довольно» и «музыкально». Еще одна капля падает на «болота» и третья – на «замерз». Чувствую, как на лбу проступает пот. Сердце пропускает удар. Я задерживаю дыхание и поднимаю взгляд. Священник не смотрит на меня, он раскладывает книги. Я стараюсь дышать, переворачиваю страницы дрожащими руками и сжимаю ладони до боли. Все сижу и сижу, молясь, чтобы это закончилось.

Через какое-то время расцепляю руки – на каждой ладони по четыре розовых полумесяца. Кровь больше не капает. Я закрываю книгу и складываю руки на обложке.

Капеллан проверит книгу, когда я буду возвращать ее? А если он увидит эти пятна, эти кровавые разводы? Сердце сжимается при одной мысли.

Уомак уже пришел и слоняется под дверью. Он смотрит на свои карманные часы и хмурится. К нему подлетает санитарка и говорит что-то. Какая же у этой дурехи идиотская улыбка. Все санитарки обожают его, да и большинство пациенток тоже. С ума по нему сходят. Их глаза неотрывно следуют за ним, пока он вышагивает по коридору. Впрочем, мужчины здесь редкость, ничего удивительного в том, что конкурентов у него практически нет.

Наверное, его внешность может показаться красивой: безукоризненные усы, темные волосы, странно бледные глаза. Терпеть его не могу. Не прощу ему то обливание. На пятнадцать минут он запер меня в деревянной коробке, с потолка которой на меня обрушивалась ледяная вода. Пятнадцать минут показались мне пятнадцатью годами, а потом в меня влили какую-то светлую жидкость, чтобы меня вырвало. Казалось, я вот-вот умру, да я и действительно была в шаге от смерти.

Дверь распахивается.

– Доктор Диммонд! – вскрикивает Уомак, направляясь к нему и протягивая руку. – Как приятно снова увидеться с вами.

Уомак хлопает Диаманта по плечу, как старого друга, они и правда кажутся друзьями. Они обходят всю комнату, Уомак указывает на каждого пациента по очереди, и Диамант слегка наклоняется к каждому, чтобы обменяться парой слов.

Уомак потирает руки.

– Мы отлично сработаемся, старина! У меня нет никаких сомнений.

Наконец блестящие коричневые ботинки Уомака приближаются ко мне.

– А здесь одна из наших самых тяжелых пациенток.

– Мы уже встречались, – улыбается Диамант. – Как вы себя чувствуете сегодня, Мод?

– Я…

Едва я успеваю открыть рот.

– А! – Уомак подхватывает Диаманта под руку и понижает голос. – У Мэри бывают бредовые идеи. – Неужели он думает, что я их не слышу? Он ведь в шаге от меня. – У нее много имен.

Много имен? Мне в голову не приходит никаких других имен, кроме моего собственного и того, что дали мне здесь.

– Можно даже сказать, что имя ей – легион, – продолжает Уомак.

– Понятно. – Уголки рта Диаманта опускаются. Он поверил Уомаку – и правда, с какой стати ему не верить коллеге? Я и сама не знаю, говорю ли правду.

– Сегодня ее зовут Пэйшенс. – Пожимает плечами Уомак. – Завтра – Глэдис…

Глэдис? Ну нет. Как бы плохи ни были у меня дела с головой, именем Глэдис я точно не могла назваться.

– Она не может отличить реальность от вымысла, – рассказывает Уомак, – так что пользы вам от нее, боюсь, никакой. Любое воспоминание будет вымыслом, фантазией.

– Ах вот как! – произносит Диамант.

Легким шагом Уомак переходит к следующему пациенту. Где-то под его обвисшими усами прячется довольная усмешка – я не вижу ее, но знаю, что она там. Почему-то мне кажется, что я проиграла битву, о приближении которой даже не догадывалась.

– Меня никогда не звали Глэдис, – едва слышно произношу я.

Диамант оборачивается и улыбается мне.

– Я так и думал.

Они уходят, продолжая разговор. Мне и не хотелось этих сеансов гипноза. Нет у меня никакого желания вспоминать прошлое, совершенно никакого. Не узнают они никаких секретов у меня.

Раздается звонок к ужину. Я закрываю книгу и, затаив дыхание, возвращаю книгу священнику.

Он берет ее, опускает в коробку с остальными непрочитанными книгами и закрывает ее.

Теперь можно выдохнуть. Ноги подгибаются и едва держат меня, когда я иду на ужин.

Я давно не была в столовой. Все, наверное, подумают, что мне лучше. Хорошо, что они не могут заглянуть в мою голову и увидеть весь этот ил, и сажу, и битое стекло, и тени, скрывающие бог знает что.

На ужин – вареное мясо и картофель. Возможно, это баранина. Этот запах мокрой шерсти, подола платья, перепачканного болотной грязью и водорослями, ни с чем не спутаешь.

Эти платья пропитаны болотной водой. Из-за нее юбки такие тяжелые, что липнут к ногам, тяжелеют, тянут вниз. И помощи ждать неоткуда. Приходится спасать себя самостоятельно.

– Она плачет. – Седая старуха напротив меня встает из-за стола и вытягивает руку. – Стол весь мокрый! – кричит она. – Смотрите. Она все испортит!

Никто не обращает на нее внимания. Я смотрю, как ее лицо бледнеет, и она уходит прочь, то и дело оглядываясь. Когда она оказывается в другом конце зала, я отвожу взгляд. Тогда я выискиваю тех, кто продолжает глазеть на меня. Один за другим они отворачиваются.

Глава 6

Я стою на цыпочках у окна. Сегодня не стоит выглядывать рощу вдалеке. Нет, я буду смотреть правее, где река прячется в зарослях тростника. Иногда солнечные лучи так падают на воду, что она вспыхивает, будто миллионы звезд рассыпаются узкой изогнутой лентой, пересекающей пейзаж.

Я была там лишь однажды, давно, еще когда мне разрешали гулять. Стоял пасмурный день, и река казалась серой и угрюмой, она не торопясь катила свои воды, не расплескивая ни капли волшебства, которым наделены одни реки. Глубокая, холодная и чистая вода змеилась, сонно прокладывая себе