отсылка к знаменитой позе скульптур и плакатных изображений Ленина "Правильной дорогой идёте, дорогие товарищи!"

Что касается еврейской традиции — у меня всё искусство основано на ней, даже там, где я касаюсь вроде бы евангельских сюжетов. Их невозможно понимать правильно без знания еврейских реалий. И ещё я выражаю суть явлений самыми минималистскими средствами, коими это возможно, я усекаю всё лишнее. Например, мой рассказ об насилии царя Давида над Вирсавией, женой его преданного воина Урии Хеттеянина. Как рассказать историю изнасилования, подлости, вероломства, страха расплаты за содеянное самыми скупыми изобразительными средствами? Я делаю вот что: три пары ступней, две из которых принадлежат мужчине и женщине в позиции, не оставляющей сомнений в их текущем занятии. Третья пара лежит в позиции, в какой бывают в морге, и на большой палец примотана солдатская бирка-жетон с именем "Урия Хеттеянин". Всё, история рассказана.

Когда я пишу "Райский сад. План Б", то я думаю об альтернативных вариантах развития базовых библейских событий, каковое предложил ещё писатель-фантаст Пьер Буль в рассказе 1970-го года "Когда не вышло у змея". У Буля первочеловек Адам не стал грешить, и тем самым нарушил запланированный порядок развития событий. Я предлагаю свой вариант — Адам ловит прекрасного Змея, и им, как ручной зверюшкой, развлекает отчаянно скучающую от безделья Еву; из Древа Жизни он делает деревянного человечка по своему образу и подобию, а сам, как карточный Джокер, воплощает в себе любую потенцию, которая не может быть раскрыта в условиях райской идиллии и отсутствия борьбы за выживание.

Когда я пишу праотца Иакова, борющегося с Богом, то думаю о силе человеческого духа, который не боится сойтись в схватке с непознаваемым, проиграть заведомо более сильному противнику, и иметь дерзость испрашивать у победившего запрещённым приёмом благословения. И получить его, после чего Иаков становится Израилем (что означает "Боровшийся с Богом") и производит из чресл своих удивительный народ, как это было обещано его деду Аврааму.

Меня увлекает истовость и неистовость ветхозаветных пророков. Пророк Илия, который боялся царицы Иезавель настолько, что прятался от неё в пустыне и молил Бога о смерти; Бог приободрил его, предъявив Себя и Свою силу в виде тихого ветра — и были Илиёй найдены силы заткнуть рот царице Иезавель, проклинавшей Бога и сбивавшей евреев с истинного пути. Я нашёл аллегорическое средство показать силу Божью через тихий шелест ветра — пророк Илия стреляет в рот Иезавели из израильского автомата "Micro UZI" с глушителем. Его ученик и преемник, носитель вдвое сильнейшего помазания, пророк Елисей проклинает дразнящих и оскорбляющий человека Божьего подростков — и из лесу выходят две медведицы и растерзывают в клочья сорок два паршивца.

Как можно было самыми минималистичными средствами рассказать историю Самсона и Далилы? Самсон был назарянином, он не стриг волос и обладал феноменальной физической силой. Враги послали ему красавицу Далиду, чтоб она соблазнила его и выведала секрет силы; в конце концов, ей это удалось, Самсон соблазнился, был острижен и потерял свою силу, ослеплён и принуждён к рабскому труду. Как рассказать всю историю не фрагментарно, а цельным куском? И вот Далида у меня тянется зубами к мужскому сильному естеству Самсона, выставив свои соблазнительные формы, а Самсон закрыл глаза и млеет от предвкушения — только предвкушает он не то, что с ним сделают через несколько часов.

Понтий Пилат допрашивает бродячего раввина — "Что есть истина?" — и Пилат не видит ничего, вместо него на раввина, на еврейский подход к жизни смотрит змеиными глазами мудрость античности, мудрость эллинов против мудрости иудеев, мудрость логики и телесного против мудрости откровения и духовного; Пилат же показывает три пальца — это их Троица, их Три дня, через которые воскреснуть, их три гвоздя, и три обвинения — ты бездомный, беспаспортный и безработный — и именем тарабарского короля приговариваешься к смертной казни. Для евреев весь этот античный гевалт — чистая тарабарщина, кукольный театр, сквозь который так или иначе они обязаны нести свет Торы.

И они несут, а меня страшно занимает, как будет восприниматься свет Библии существами из других миров. Этому я посвятил работу "Кающийся Ксеноморф". В своё время Ганс Гигер создал убедительнейший образ кремнийорганического Чужого — и вот апостол Пётр на краю Ойкумены, на краю Вселенной, встречает другую форму жизни и пытается до неё донести смысл еврейского учения о мире и о месте венца творения в нём.

Иногда я экспериментирую с формами живописи — например, небольшая работа "Тайная вечеря" написана одной линией; работа "Мать и Дитя" написана в манере, у которой в мировой живописи даже нет названия. Иногда я обращаюсь к античной мифологии, как, например, моя "Капитолийская волчица", но что-то она меня не так уж сильно занимает, как библеистика. В античной мифологии нет того несотворённого света, который лучится сквозь Священное Писание, она не животворит.

Последнее время я увлечён изображением весьма странных вещей — событий без сюжета. Сотворение мира. Дух Божий и служебные духи, носящиеся над огненной бездной и форматирующие материальный мир. Откровение Божье, полученное лично мною, где Бог называет одно из своих, доселе неизвестных имён "Explode". Изгнание одной трети с небес и вопрос — куда их изгнали, в какие места, Земли, звёзд и галактик ещё не было. Я создаю окна в мир мифопоэтического; даже в мир домифопоэтического, когда мир наш, мир тварный, мир дольний только форматировался, только творился. Этот цикл работ я назвал "Фракталы вечности". Они не фрактальны в чисто математическом виде, как, скажем, работы Джексона Поллока, который просто отрыл новый метод нанесения краски на холст и создавал на них ритмические узоры, которые потом он даже перестал называть именами собственными, присваивая им лишь номера. Как я уже говорил, сейчас я бьюсь над изображением времени. Пока еще не знаю, как его создать.

А чтоб мозги не вскипели, а сердце не сломалось от перенапряжения, я создаю радостные и весёлые вещицы, потому что меня распирает от чувства юмора и от зрелого переосмысления всего того, чем восхищался в детстве, в юности и в молодости. Я помню, какое впечатление на меня произвёл фильм "Уолл-Стрит" в конце 1980-х годов, и какое впечатление произвёл уже сиквел "Уолл-Стрит 2: Деньги никогда не спят". Разве можно было пройти мимо мимо работы Люкаса Самараса в пентхаузе Бадда Фокса и не отстебаться своей работой "Пусть деньжата немного поспят", выразив тем самым всё своё отношение и к галеристам, к музеям,