— Значит, твоя служба уже работает? — удивлённо покачал головой царь.

— Сразу, как только приехали в Москву. Я-то знаю под кого копать… Вот мои соколы и копают не абы как, а в нужном направлении. У каждого по несколько дел заведено на определённые оппозиционные группы. Вот на нужные фамилии и собирают сплетни. Ищут скрытые подходы к знатным дворам.

— Ишь ты! Скрытые! — царь улыбнулся. — Алёшка Басманов у меня любитель подкупить людишек в стане врага. Он их «шептунами» обзывает.

Попаданец мысленно отметил, что Алёшке Басманову шёл уже сорок седьмой год…

— Ты никому не говорил про наш приказ тайного сыска?

— Никому, Федюня.

Царя явно клонило ко сну. Глаза у него «соловели», то сходясь, то расходясь в стороны, веки падали и поднимались с трудом.

— Можно я посплю? — спросил он. — Что-то укатали сивку крутые горки.

— Поспи, государь. И я рядом с тобой тоже прилягу. Тут на коврике. В ногах твоих. Только я рану осмотрю.

Фёдор поправил царю подушки, посмотрел рану. Кровь клей ещё не растворила, но Попаданец решил её перевязать, что и сделал так ловко и быстро, что царь только довольно хмыкнул.

— Надо же, — проговорил он. — Чтобы узнать, какой ты лечец-резальник1, надо было самому получить дыру в чреве. А вдруг бы я тебя убил?

— «Ну, это вряд ли», — подумал Попаданец, но вслух сказал: — Вот-вот! И я о том же.

Фёдор постелил свою шубу в торце царской кровати в ногах. Потом вышел в трапезную и попросил занести взваров и сообщил, что государь «приболемши отдыхать изволят». Слуги занесли кувшины и увидели живого, устраивающегося в постели, Ивана Васильевича, что было для Фёдора очень важно.

Вообще-то он ещё не знал, останется ли он при дворе, или наденет парик, усы с бородой и исчезнет. Не верил он Ивану Васильевичу. Тот был, во-первых — искусным актёром, а во-вторых, имел «семь пятниц на неделе» и «шесть тузов в рукаве». Верить ему и играть против не имело смысла.

Иван Васильевич захрапел сразу. Фёдор сделав вид, что тоже прилёг на шубу, услышав храп, быстро накинул шубу и выскользнул сначала из царских палат, а потом и из самого дворца. Хмель прошёл быстро. Видимо то, что сейчас мозгом Фёдора Захарьина полностью владел пришелец из будущего, включило внутренние процессы в организме и печень вбросила в кровь нужные для расщепления алкоголя ферменты.

У крыльца так и стояла царская санная повозка, запряжённая двойкой рослых лошадей. Он впрыгнул в сани.

— Погнали на Куй! — крикнул Фёдор с ударением на предлоге.

Правильно называть «Немецкую слободу» Попаданцу не нравилось. Особенно в сочетании с предлогом «на». Ну, что такое: «На Кукуй»? Фигня какая-то, зато «на куй!» звучит.

Ехать было далеко, но ехать было надо. Фёдор выкупил у Фридриха Гольштейна его особняк в Немецкой слободе за очень приличную сумму. Фридрих ван Гольштейн был чистокровным евреем из северо-германской провинции. Предлог «ван» означал «из», что говорило о его (Фридриха) каком-никаком но дворянстве. Фёдор видел выписки из родовой книги, когда принимал Гольштейна на работу управляющим, и по ним получалось, что он является чуть ли не «шестиюродным» братом нынешнего короля Дании. Но этот Гольштейн всё-таки был на девяносто процентов купцом, ювелиром, оружейником и архитектором, но не членом королевской фамилии.

— Даже с моей выпиской из родовой книги к королевскому замку меня не подпустят и на пушечный выстрел, — говорил Фридрих вздыхая. — Где-то мои предки себе навредили.

Попаданец едва услышал фамилию Фридриха, к которому его отправили, когда он искал себе управляющего, сразу вспомнил, что её носили, вернее, будут носить, некоторые правители России и, естественно, заинтересовался её обладателем. Фридрих оказался сухощавым стариком под шестьдесят лет с вышеперечисленными навыками, только-только отошедшим от батальных дел по здоровью. У него отсутствовала левая нога по щиколотку и левый глаз. И он только-только отстроил новый дом на Кукуе.

Фридрих соблазнился проживанием в поместье, находящимся рядом со стрелецкой слободой, а это значит возможностью подрабатывать мастером-оружейником. А когда узнал, что его наниматель — «особа приближённая к императору» и исполняет обязанности дворового воеводы, сомнений лишился полностью. Только стал сожалеть, что только что построил усадьбу на три семьи, и в случае продажи, всех затраченных на постройку денег не вернёт.

Однако Фёдор предложил Гольштейну пятьдесят рублей и тот, восхитившись щедростью хозяина, дом ему уступил. Но, что больше всего удивило Гольштейна, это то, что купчую, хоть и подписали, но в городском реестре не учли. Покупатель объяснил это тем, что Гольштейн, если ему не понравится в Александровской Слободе, может в любой момент вернуться, выкупив дом обратно. А налог, де, Фёдор будет платить сам.

— «Ну, сам так сам», — подумал Гольштейн, решив, как-нибудь это проверить.

Главное, что в этой усадьбе имелась почти доменная печь и большая кузня на три наковальни. Сыновья и внуки Гольштейны все были приставлены к делу и владели, в той или иной мере, всеми навыками отца и деда. Вот сюда и вёз Фёдор окровавленные одежды Ивана Васильевича. А куда их девать? Только жечь! Но путь до Кукуя был не очень далёк. Что-то около пятнадцати километров, как подсказывала память попаданца.

А это всего около часа езды, если не гнать лошадей. Однако в двуконной запряжке гнать особо не получалось. Лошади то и дело сбивались с шага, ибо не были хорошо обучены синхронному бегу. Некогда их было учить, да и не кому. Ни Фёдор, ни тем более государь, такими навыками не обладали. В Слободе Фёдор потратил два месяца,чтобы объездить лошадок. А тут всего-то прошло пара недель. Да и лошадки были с норовом.

Часа езды Фёдору не хватило, чтобы принять решение. Он и так складывал и эдак, но ответ всё время получался один и тот же — икс. Если бы не опасение за жизнь царя Ивана, а дырка в желудке это вам не порез пальца, то он бы махнул на всё рукой и спрятался под фамилию Гольштейн. Все нюансы он со старшим носителем фамилии согласовал и тот согласился принять себе ещё одного сына. Когда-нибудь, если что-то в этом королевстве пойдёт не так.

— О молодой человек, как я вас понимаю, — воскликнул тогда старик, — Я от этого «пойдёт не так» в свое время бежал из Гольштейна, оставив такую мастерскую! Ах, Боже мой! Там было всё! И мне совсем немного