Лес сдвинулся, выплыл, как авианосец, сурового облика монастырь: четырехугольная крепость с толстыми зубчатыми стенами. В самой середке массивное здание с остроконечной крышей, увенчанной еще и шпилем, напоминающим меч. Монахи, собирающие плоды с деревьев близ монастыря, подняли корзины и отправились к воротам. Везде, куда я бросал взор, все оставляют дела и двигаются к монастырским вратам. Фигурка на колокольне продолжала раскачивать язык колокола, слуха коснулся новый мелодичный звон.

Ворота распахнулись, люди в длинных плащах один за другим втягивались в крепость. А потом врата закрылись.

Я чувствовал, как изнутри накладывают запоры, отгораживаясь от этого простого, даже очень простого мира, что желает оставаться таким, не усложняясь, и не желает учиться, постигать, совершенствоваться. Мира, который живет простейшими чувствами и страстями, не умея и не стремясь подчинить их чему-то более высокому.

Я вздохнул, внезапно ощутив острую зависть к этим людям. Они уже сейчас сумели найти выход и отгородиться от самодовольных дураков, что знают, как жить. Те, кто в стенах монастыря, выглядят чудаками и потерянными для мира, хотя на самом деле потеряны как раз все, кто по эту сторону монастырских стен.

Да, там, в монастыре, Мендель начнет опыты с горохом, Паскаль создаст что-то паскальное, Коперник придумает свою систему, а Джордано Бруно начнет доказывать множественность миров. Именно в монастырях зародится то, что будет названо научным методом познания. А вся эта шелуха с битвами, сражениями, турнирами и прочей шелупонью останется по эту сторону стен и уйдет в небытие. Правота же пути, что там, за стенами, будет со временем выглядеть такой убедительной, что в будущем сохранят помимо ценного ядра еще и шелуху: разжиревших попов, церковные стены, обряды, молитвы, поклоны и все атрибуты начиная от свечей, просвир и кончая ритуальным крещением.

Кадфаэль сказал с жаром:

— Еще здесь бы порыться! Да вряд ли допустят…

— Золотишко поискать? — спросил я.

Он ответил с негодованием:

— У них лучшая библиотека в королевстве!.. Даже в Скарляндах, Гиксии или в знаменитом Морданте такого богатства нет. Тысячи томов, из них едва ли четверть прочитана, а треть разобрана!

— А-а, — сказал я понимающе, — дешевого колдовства восхотелось?

Он сказал с еще большим негодованием:

— В книгах есть и повыше ценности, чем колдовство, брат паладин!

— Да? — спросил я с сомнением. — Тогда почему же говорят, что когда книголюб видит книгу — он готов отдать за нее сердце, а когда монах видит деньги — он готов отдать за них священные книги?

Он вскипел:

— Это наглая ложь!

Я спросил ласково:

— Каков у нас первый и самый серьезный из смертных грехов?.. Верно, гнев.

Он мгновенно остыл, заговорил уже спокойнее:

— Брат паладин, даже небольшим умом можно блистать, если тщательно натереть его о книги. Но я понимаю, тебе скучно без драк, вот и дразнишь скромного служителя Христа.

Я сказал примирительно:

— Да шучу я, шучу. Книга в самом деле — лучший друг. Не ноет, жрать не просит и драться не лезет… К тому же всегда свою точку зрения можно вычитать из книги! А на следующей странице поменять… А почему, говоришь, не допустят? Ты разве не монах?

Он вздохнул.

— У нас разные Уставы. К тому же они все больше склоняются к аристейству, а я все-таки верую и действую только в русле истинной церкви.

— Ну, — заметил я, — каждый считает свой путь истинным. А чем отличаются эти… аристейцы?

Он начал рассказывать о проблемах церкви, я кивал с умным лицом, делая вид, что слушаю внимательно, сам посматривал по сторонам.

Вообще-то о ересях я знал даже больше, чем сам брат Кадфаэль и даже его наставники: трудно дожить до моих лет и не услышать о баптистах, адвентистах, рериховцах, хаббардистах и прочем гербалайфе, так что кивал, пропуская мимо ушей жалобы на самую новую и самую живучую ересь — альбигойцев, так их называют от города Альби, откуда пошла крамола, или же катарами, как они сами себя гордо зовут, ибо katharos — чистый, если по-нашему. Эти катары, как я понял, ведут себя, как Троцкий или Дзержинский, что отрицали всякие компромиссы с буржуазным миром и предпочитали сгореть в огне пожара всемирной революции и сжечь весь мир, но не пойти, так сказать, на сделку с убеждениями.

Катары отрицают власть церкви и государства, для них закон — Священное Писание, ведь даже Новый Завет — создание Сатаны, катарам нельзя клясться, участвовать в войнах… Вообще-то прекрасная позиция, кто спорит, очень принципиальная, но таких лучше держать в поэтах и кинорежиссерах, но не подпускать к рычагам власти. Церковь, которая сама еще совсем недавно с гневом и страстью обличала античный распутный мир, как вон сегодня ее обличают катары, сейчас у руля и ломает голову, как же лучше употребить эту власть в пользу человечеству.

Надо отдать ей должное, вовремя разглядела опасность и резко осудила альбигойцев, одновременно проведя в своих рядах чистку или даже зачистку, тем самым сводя обвинения альбигойцев на нет, а то попики уж слишком навострились пьяными по бабам, торговать индульгенциями, участвовать в оргиях.

Кадфаэль сказал грустно:

— Что делать, катары во многом правы, очень правы!.. Но так нападать на церковь — просто нечестно. Если принять установки катаров, то придется прикрыть монастырские школы, закрыть университет…

Я кивал: все верно, ереси строятся на обличении церкви, и все требуют строгости, очищения и закручивания гаек. А это значит, что церковь должна враждебно относиться отныне к зарождающейся науке и к новому искусству и уж ни в коей мере не покровительствовать им в собственных стенах, церковь должна отказаться от любого участия в светских делах… Может быть, по церковному Уставу и Программе Партии церкви это и соответствует букве Евангелия, но сам Бог не простит таких туповатых слуг, если не воспользуются полученной ими мощи на благо всех людёв.

Город все приближался, а Кадфаэль увлеченно рассказывал, что с альбигойцами за власть спорят павликане, их породил сам апостол Павел. Они отвергают Ветхий Завет и часть Нового, всех пророков и святых, церковь, духовенство, монашество и сами монастыри. Катары также осуждают все земное, призывают к аскетизму, обличают церковь… Есть еще вальденсы, эти утверждают, что всякий достойный человек может быть священником, неча быть отдельной социальной группой, и вообще долой церковь!

Есть болларды, договорил я молча про себя — это народные проповедники, что подготовили восстание Уота Тайлера, их проповедник Джон Болл боролся против всех привилегий церкви. Табориты больше известны как революционное крыло гуситов, что нанесло ряд поражений немецким крестоносцам, это воинственный плебс с лозунгом «Грабь награбленное церковью!». Так что я, несмотря на свою революцьённость, несмотря на симпатии ко всем, кто борется против «зажравшейся» церкви, все же не хочу жить при военном коммунизме. А именно к нему ведут все еретические учения таких самоотверженных чегевар и яногусов.