– Иду я поздней ночью с гулянья, слышу где-то гутарят. Я к Федотовой мазанке подкрался, прильнул ухом, а внутри ее слышен приглушённый говорок, а о чем разговаривают никак не разберу. Я ухо примкнул к дыре, куда большой ключ втыкают, прислушался и все понял, все докумекал. Народ, бабы, новость подхватили и пошло по селу, поехало! По всему селу расползся слушок.

Послала Дарья Марью вылить из поганого ведра грязные помои, а она по простоте своей или по незнанию выбухнула эту грязь прямо на дорогу. Случайно подвернувшегося тут Николая Смирнова всего обдало брызгами. Наблюдавшая за снохой Дарья пожурила ее за это. А вечером послала Дарья сноху за коровой к стаду – опять неувязка. По неопытности вместо своей пригнала Марья домой чужую корову. Дарья, стоя у ворот, встретила ее с ехидной издевательской улыбкой:

– Ну, пригнала! Вот у нас и две коровы стало! Погляди, наша-то сама домой пришла и давно в хлеве стоит.

Краска стыда заревом полыхнула в лицо растерявшейся Марье. Затосковала Марья от нахлынувшей на нее кручины. Она вышла в город, повстречала там соседку Савельеву Любовь, решила поделиться с ней своей печалью, пожаловаться на свое житье–бытье.

– Ну и свекровушку бог мне дал! За каждым моим шагом следит. У нее и сзади-то глаза. Прямо поедом меня съела! – жаловалась Марья. – Да еще сношельница к свекрови подъюльнулась и, видимо, неспроста. И все на меня, и все на меня поливают. А каково мне все это переживать-то, а? А я все терплю, мне бы, дуре, надо осердиться, а я, как простофиля, не докумекиваю, все стерпливаю, а терпенье-то выносливо!

– А вон Анна Крестьянинова своей снохой не нахвалится, говорит, всем взяла, работяща, баслива и умна, – высказала свое суждение Любовь.

– Зато свекор об ней отзывается не лестно. У нее, говорит, больно кость широка, ее содержать расчёту нет, съедает помногу и материи на ее тело много надо, – чтоб несколько смягчить свое горе, высказалась о Крестьяниновой снохе Марья. – Да еще Мишка их, курносый дьявол, со своим языком сунулся, наплёл на меня разной небылицы. Ну, свекровушка-то и вовсе готова меня с вольного света свести. А я ни душой, ни телом ни в чем не виновата, а от колючей насмешки больнее, чем от удара!

– А ты бы Мишке-то выговорила, да постыдила его как следует, – предложила Любовь Марье.

– Я и так ему все высказала. Говорю ему, вот за то, что ты наболтал на меня, какую корысть получил? А он только, как изверг, зубоскалит и поводит своим носом-пятачком, и хоть плюй ему в нахальные буркалы. Ну, тетя, я тебе только одной откроюсь: жизни я своей не рада!

Марью крикнули чай пить. За столом сидела вся семья, к столу присела и Марья. Чай пили с сахаром, подбеливали топленым молоком, черпая его из деревянной чашки ложкой. Дарья, сидя на табуретке, блаженно схлёбывая чай с блюдечка, топыря глаза к потолку, вела непринуждённый разговор на хозяйственную тему:

– У нас новокупленная корова что-то уж больно доит молока-то помалу, прямо, вукороть. Беречь надо его и есть-то надо с убережью. Зря-то не расхлебаешься, только рази робёнку. Он какой-то золотушечный, ему нельзя ни картошку, ни конфетку, да еще видно молочные зубы выпадают.

И как бы между прочим, Дарья обратилась к мужу:

– Хозяин, а знаешь, что?

– Что?

– А корова-то у нас, знать, к быку просится. То-то я все наблюдаю, у ней хвост на бок.

– Вот и дело-то. Если бы сейчас обошлась, то как раз к Рождеству отелилась бы.

– Неплохо бы! – согласился с Дарьей Иван.

Выпив две чашки сладкого беленого чая, Марья повеселела, на ее лице появилась сдержанная улыбка, а когда ее Ванька, встав из-за стола, подошёл ближе к самовару, задрав рубаху, так что оголилось его брюхо выше пупка, стал подолом рубахи чистить горячий самовар, Марья не стерпела, с усмешкой шутливо ему заметила:

– Гляди, брюхо-то обожжёшь и хозяйство ошпаришь!

Все сидящие за столом весело рассмеялись. А отец счел нужным добавить:

– Какой ты, Ваньк, все же не сообразительный, так-то ты и в самом деле без струменту остаться можешь. Пра! – трясясь от смеха, добавил он.

Ванька недружелюбно посмотрел в сторону жены, та поняла, что позволила себе сказать не дело, снова потупела и утихла. Тяжело вздохнув, вышла на двор.

В сумерки Марье вздумалось навестить родителей. Она нерешительно подошла к свекрови, едва слышно спросилась:

– Матушка, я не надолго схожу к нашим?

– Сходи, разгуляйся, – разрешила Дарья.

Ушла Марья к своим, рассказала кое-что сочувствующей матери, да так и осталась в родном доме. К Федотовым не вернулась, прижилась у матери. Встретившая на улице ее подруга спросила ее:

– Надолго ли ушла?

Она без запинки ответила:

– Теперь меня к ним калачом не заманишь!

– А жалко тебе Ваньку-то?

– Я и сама-то не знаю, не пойму. Сначала-то вроде было жалко, а как раздумаюсь, да вспомню, что было, аж сердце жмет так, будто становится и не жаль.

– А може, вернешься? Говорят, вторая-то молодость злее?

– Не знаю, еще не испробовала такой прелести, – спокойно ответила Марья своей подруге-собеседнице.

Прожила Марья у матери с неделю. Как-то пошла на озеро за водой, наклонилась на мостках, чтоб зачерпнуть ведром воды, а внутри, где-то в боку, что-то так трепехнулось, что Марья от испуга обомлела и в недоумении так и присела. Прошептав молитву, вошла в себя и догадалась: в брюхе ворызнулся ребенок. Живое существо, толкнувшее Марью изнутри ее в бок, напомнило ей, что оно живет независимо от нее, растёт, придёт время, в виде человека появится на свет.

Выждав, когда вечер совсем погасил зыбкий сумрачный свет, Марья пришла в дом. Маскируясь тягучей темнотой, она в нерешительности робко присела на кутник. Дарья, поняв, что сноха вернулась, проговорила:

– Что же не раздеваешься, ай на побывку пришла? Ты уж поживи у нас, – улыбаясь, пошутила она.

Марья неторопко побрела к мазанке. В ее голове роились мысли, как она встретится с мужем и что будет говорить. Марья в нерешительности отворила дверь мазанки, там никого не было, постель пустовала. Она торопливо разделась и юркнула под одеяло. Вскоре откуда-то пришёл и Ванька.

– Ну, явилась! – коротко проговорил он и в нерешительности подсел на край кровати.

– Боюсь тебе сказать, а умолчать нельзя, – взволнованно и тяжело дыша, продолжала она свой бессвязный разговор, подбирая нужные слова. Но вместо слов она судорожно схватила его руку и, приложив ее к своему животу, выдохнула:

– Чуешь! Нынче только почувствовала, как он впервой ногой дрыгнул!

Ванька своей шершавой ладонью