— …Сюда, я тебе сказал! Чего глаза выкатил как баран, сволочь? Ты, ты… Долговязый!..

Я удивленно оглядываюсь.

Из подкатившей к пирсу повозки, едва шевеля языком и иными конечностями, взывает к «суворовским» матросам нечто. В форме мичмана и абсолютно незнакомой наружности. Похоже, новенький и к нам. Вместо кого-то из убитых…

Изрядно перепивший юнец, наполовину высунувшись из извозчичьей двуколки, продолжает орать:

— …Подошел… Так, голубчик! Взял чемодан, отнес к причалу… Да осторожней, скотина, не то зубы вышибу, стервецу… — Высокий матрос молча берет чемодан из забитого багажного отделения. Лишь желваки на хмуром лице живут своей, отдельной от хозяина жизнью. Парень — из прислуги двенадцатидюймового орудия, хорошо его помню по походу. Смотрю на Кульнева — тот, оставив ушко дамы в покое, также наблюдает за происходящим.

М-да… А после еще удивляются: откуда бунты на «Потемкине» да восстания по России-матушке?

Мичман меж тем никак не угомонится:

— …Вот же, тварь бесхребетная… Иди сюда!.. Я кому говорил: осторожней, гад?.. Получи леща!.. — Сделав широкий размах и не рассчитав равновесия, он позорно вываливается из повозки прямиком в уличную пыль.

Не сговариваясь, мы с Кульневым тут же оказываемся рядом:

— Разойтись… Десять шагов назад, быстро! — Младший артиллерист лишь едва кивает матросам. Пространство вокруг мгновенно пустеет.

— А чего тако… — пытаясь подняться, развязно мычит жертва Бахуса. Наконец, с трудом сев, выкатывает глаза на нас: — Коллеги, приветс…

— Значит, слушайте меня, господин мичман… — Кульнев едва сдерживается, присаживаясь на корточки. — Вы на «Суворов»? — Тихий голос не сулит ничего хорошего.

— Да, а что, собст…

— Вы позорите мундир своим поведением, мичман… И нам вы пока — не коллега! — Кулаки его сжимаются. — Еще слово матросам — и я за себя не… — Кульнев не договаривает.

Поразительно видеть, как человек трезвеет на глазах. Только что перед тобой кривлялось пьяное быдло, а вот на тебе: уже стоит на ногах вполне офицер, почти как настоящий:

— Господа, я…

— Что — вы?.. Пьяны и ведете себя отвратительно! Должны извозчику?

— Нет…

Кульнев оборачивается:

— Бабухин и Сакулин! Сгрузить вещи его благородия… Погрузите на катер, на корабле снесете в каюту… — совсем уже тихо добавляет он.

Когда на задке коляски остается одна-единственная продолговатая коробка, меня будто кто ударяет по голове:

— Стой! Оставь… Я сам! — Тот, что Бабухин, отходит в сторону, пожав плечами. Быстро делаю несколько шагов назад, обходя повозку с нужного ракурса. Точно! Она самая! Лишь полотнища не хватает… Алого, для антуражу! И как я сразу не догадался?

Уже усаживаясь в катер, я бормочу про себя лишь одно несложное слово, состоящее из трех слогов и такое знакомое по детству: «Та-чан-ка!..»

Крест номер три мне поставить негде, ибо в катере царит образцовая чистота. Да он уже и не нужен.

Поразительно, но сегодня точно мой день! Не успевает катер подвалить к трапу броненосца, а я ступить на палубу, как меня останавливает зычный голос:

— Ваше благородие?

Все та же ординарская громадина, что под видом Маланьи утром измывалась над моей дверью.

— ???

Опять ты?!

— Вас ожидает его превосходительство господин вице-адмирал!

Оттолкнув плечом мигом присмиревшего мичмана, устроившего цирк на берегу, я торопливо следую за здоровенной спиной.

Удивительный факт, но из множества палубных надстроек броненосца, пострадавших в Корейском сражении, адмиральская каюта осталась практически нетронутой. Лишь в дальней стене зияет несколько дыр от крупных осколков — снаряд среднего калибра разорвался на верхней палубе, неподалеку. Почти не причинив повреждений, лишь осколком начисто срезав верхушку ветвистого дерева «а-ля лимон». И теперь из кадки вместо густой кроны торчит лишь куцый обрубок. Наподобие стручка. Как-то совсем не по-адмиральски!

Почему-то именно при виде этого чуда ботаники у меня вдруг возникает стойкое желание громко заржать, подавляемое мною с огромным трудом. Все же тень улыбки невольно прорывается наружу, что не остается незамеченным.

— Улыбаетесь?.. — Рожественский, оказавшийся в противоположном темном углу, наконец проявляется. Проследив направление моего взгляда, делает несколько шагов к кадке. Судьба растения явно вызывает отклик в сложной душе флотоводца.

Привычно вытягиваюсь:

— Ваше превосходительство, поручик Смирнов…

— А мне не до улыбок, господин Смирнов… — Дойдя до цели, он поворачивается ко мне. — Да и вам сейчас станет… — Все же, не выдержав, Рожественский нагибается к одинокому стручку. — Не до смеха. Завтра вы отправляетесь на сухопутный фронт в штабе генерала Линевича!

Распрямляясь, адмирал торжественно смотрит на меня. Будто ожидая, что выдал сенсацию.

Ха!.. Да мне еще Елена Алексеевна три часа назад об этом сказала! Так что ньюсмейкер из тебя никакой. А вот зачем ты все рассказал Линевичу? Пусть это остается на твоей вице-адмиральской совести… Подозреваю, судя по опухшему лицу, что разболтал по пьяной лавочке, а теперь деваться некуда… И вообще, господин адмирал, признавайтесь: вы бросили пить водку по утрам? Да или нет?..

— Так точно, ваше превосходительство, — дежурно выкатываю я глаза. — Как прикажете!

Не узрев ожидаемой реакции, тот разочарованно продолжает:

— Срок вам вытребован в три недели…

Генералом Линевичем, как я понимаю?

— …На большее я не давал согласия. С настоящего же дня на эскадре начинается подготовка к выходу в сторону Сахалина… — Рожественский подходит к столу, зачем-то беря в руку графин с водой. — С целью противодействия японцу в высадке десанта. Согласно вашей, господин Смирнов, информации…

Да, да… Как собутыльникам трепать, что сражение сам выиграл, — нормально. А как готовить что-то непонятное, так «согласно вашей информации…». Да уж, недаром ты до адмиралов дослужился!

— Так что съездите, посмотрите на диспозицию войск… — Адмирал вновь подходит к злополучной кадке. — Вспомните все, что можете, и расскажите… Даст Бог, одолеем наконец японца… — Бережно согнувшись, начинает нежно поливать раненого друга. Так, чтобы струйка попадала аккурат в корень. — С генерала Линевича я взял слово офицера. О молчании и о вашем… Невероятном путешествии!..

Слово офицера он взял… Я с недовольством наблюдаю за агрономическими потугами грозы эскадры. Совочек еще раздобудь, землю взрыхли по периметру! Кстати, а чего это я… Вовремя вспомнив о своих размышлениях, вновь вытягиваюсь по струнке:

— Ваше превосходительство, разрешите обратиться?