Я села в мягкое кресло перед этим самым столиком и, не удержавшись, потрогала пальцем выпуклое стекло, за которым еле заметно трепыхалась тоненькая стрелка. Еще тут был квадратный пульт, очень простой: четыре лампочки, две кнопки и рубильник, похожий на выключатель настольной лампы. Рядом с ним лежало несколько книг — одну из них я раскрыла посередине и тут же захлопнула, краем глаза скользнув по длинному, на весь разворот, пестрому ряду формул. Хватит, в Сент-Клэре я уже как-то выбрала семестровый курс физики И жалела потом об этом. Между прочим, экзамен я тогда так и не сдала, и Странтона так и не купила, этот жуткий учебник с оранжевой обложкой… Впрочем, Странтона мне обещала Энн, она учила физику годом раньше, она же, кстати, меня на это и подбила. Я положила книгу обратно на столик. Так забавно — думать сейчас о физике, об этом несчастном Сент-Клэре, принадлежащем далекому прошлому, — словно я несколько часов назад не бросила любовника, словно не стояла только что на лестничной площадке, не представляя, где буду ночевать. Как будто за окном не холодная октябрьская ночь, как будто я уже придумала, что делать дальше. А все потому, что здесь такие спокойные и монолитные занавески. И не горит люстра.

Все-таки было темновато, и я откинула с настольной лампы край клетчатого пледа. Хорошо хоть, не задела прибор со стрелкой — потому что книги так и посыпались на пол. Те, кто говорит, что я безопасна только со связанными руками, абсолютно правы. Одна из книг раскрылась на форзаце: и, надо же, с портрета автора смотрел сосед Марты — помоложе, конечно, даже еще без очков. И автограф чуть ниже: проф. Ричард Странтон. Вот так-то.

Собирая книги, я прикинула, откуда он может меня знать. Дело в том, что он ушел на пенсию гораздо раньше, чем я поступила, и был представлен в университете благоговейными воспоминаниями, оранжевым учебником и портретом в боковом холле. То есть, по-настоящему, узнать его должна была я… если бы все это происходило не так давно.

Я аккуратно сложила книги стопочкой на столе, и тут распахнулась дверь. Профессор тяжело переводил дыхание, словно, узнав что-то ужасное, бежал сюда без остановки несколько километров.

— Вы… с вами ничего не случилось, мисс Инга? Я улыбнулась, мысленно давая себе слово пальцем ни до чего больше не дотрагиваться.

— Нет-нет, все хорошо. Упала книга, простите, Профессор.

Он сдавленно улыбнулся — будто извиняясь за свой испуг и прерывистое дыхание.

— Сейчас я принесу чай.

И он ушел усталой шаркающей походкой, пытаясь, впрочем, сделать ее стремительной — мне так показалось. Сам Ричард Странтон — интересно. Почему Марта никогда не говорила, что живет с ним на одной лестничной площадке?

Я осмотрелась по сторонам, то есть по книгам. Нет, собрания сочинений профессор Странтон еще же выпустил. А может, не держал из скромности, чтобы не занимать места, отведенного прочим гениям мировой физики. На первый взгляд библиотека казалась совершенно специализированной — Ученые труды и ничего кроме. Только на второй вверху полке в левом углу — тоненькая книжка С гладким корешком между золочеными томами, мне до смерти захотелось узнать, какая. Оглянувшись в сторону полуоткрытой двери, я встала, приставила к стенке маленькую скамеечку для ног, потянулась на цыпочках вверх и, двумя пальцами подцепив нижний край книжки, выдвинула ее на несколько сантиметров наружу.

Петрарка. «Сонеты к Лауре».

— Вот чай, мисс Инга.

Я вздрогнула и чуть не потеряла равновесие. Показалось, что сейчас книги камнепадом покатятся на пол — конечно, одна клялась ничего не трогать! Но на этот раз обошлось — только Петрарка остался косо торчащим из стены, с головой изобличая мое неприличное любопытство. Профессор смотрел на меня как-то растерянно, в его руках мелко подрагивали на подносе две китайские чашки.

— Возьмите почитать, если хотите, мисс Инга, — серьезно сказал он. — Вам понравится. Этот человек был способен на великую любовь.

— Спасибо, — ответила я. Кстати, очень удобное слово, не обязывающее ни к чему, а тем более читать Петрарку Профессор поставил чашки на столик, и я снова села в кресло.

Чай у него был потрясающий, такой пьют в летнюю жару ради вкуса, а не только согреваются вечером вроде сегодняшнего. Профессор, отпивая глоток, чуть прикрыл глаза — и все равно он смотрел на меня в упор, не отводя взгляда. Не то чтобы неприятно — но какое-то напряжение это создавало. Интересно, он уже догадался, что я сегодня у него ночую?

— Мисс Инга, — заговорил профессор. Он слишком часто употреблял мое имя, которое я никогда не любила. — Где вы сейчас? То есть, я имел в виду, я хотел спросить, чем вы занимаетесь?

— Работаю в супермаркете, — ответила я. — Продавщицей.

Сообщая этот факт, я почему-то всегда вздергиваю подбородок и сверху вниз оглядываю собеседника — попробуй-ка усомниться, что работа продавщицы супермаркета высокоинтеллектуальна, респектабельна и престижна. Это происходит абсолютно помимо меня, честное слово.

Мне показалось, что профессор как-то внутренне съежился и еще сильнее сфокусировал на мне взгляд — если так вообще бывает. Протер очки, снова надел их, отпил большой глоток чаю и только потом спросил:

— А университет? Почему вы оставили университет, мисс Инга?

Я улыбнулась и пожала плечами — а что, вопрос как вопрос, никаких ассоциаций и воспоминаний он у меня не вызывает. Тысячи девушек бросают университеты и повыше рангом, чем наш захудалый Сент-Клэр, никаких особенных причин для этого не нужно.

— Так, поняла, что ученой дамы из меня не выйдет, — сказала я и добавила экспромтом не слишком добрую остроту. — Поняла, когда попыталась прочитать вашу книгу, профессор.

— Какую?

Он спросил совершенно серьезно, даже с испугом, он чуть ли не давал себе клятву никогда больше не писать книг, настолько фатально влияющих судьбы юных девушек, — и мне стало стыдно, тем более что шутка действительно вышла так себе. Яуже решила извиниться перед ним, как вдруг раздался резкий щелчок.

Мои руки нельзя оставлять без присмотра — особенно когда я с милой улыбкой отвечаю на вопросы, от которых неплохо бы закричать.

Мои руки непроизвольно щелкнули рубильник на маленьком квадратном пульте.

Профессор стремительно рванулся вперед и намертво вцепился в мое запястье — так не хватают за руку преступника, так пытаются удержать падающего в пропасть. Я судорожно вернула рубильник в начальную позицию — может, не стоило, я же ничего не знала о действии этого прибора. Стрелка, упавшая было к нулю, прыгнула к самому концу полукруглой шкалы, потом подскочила до середины и заметалась из стороны в сторону, постепенно уменьшая амплитуду колебания. Почему-то с большим трудом я оторвала взгляд от этой стрелки и перевела его на лицо профессора.

Белое, с мертвым оттенком пепла. Каменно-искаженное, на моих глазах оно начало медленно оживать. Он прикрыл глаза — так, словно уронил на землю огромную тяжесть. Его губы шевельнулись совершенно беззвучно, но очень выразительно, я все поняла: «Здесь, со мной…»