Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он улыбнулся в ответ.
— Тебе идет. Оставь его себе.
Я глянула в зеркало заднего вида, но вместо ее лица увидела свое.
— Не могу. Это ее шарф.
— Я серьезно, — он дернул плечом. — Я изначально хотел подарить его тебе, но твоя мать нашла его первой. Что мне оставалось делать?
У меня в груди все сжалось, и к горлу подкатил комок.
— Правда?
— Да. Я хочу, чтобы этот шарф был у тебя. Для меня это важно.
Я поправила шарф на голове и улыбнулась. На самом деле мне он очень нравился. Когда его надевали, бело-красный узор создавал очень красивое цветовое пятно. А когда его просто расправляли на поверхности, этот узор складывался в целую историю, как говорил отец.
«Таинственную историю», — часто говорил он, пробегая пальцами по подшитой вручную кромке. А потом он рассказывал мне, что Китай хранил эту тайну почти два тысячелетия. Показывая на цветы на узоре шарфа, он говорил, что именно такие цветы росли в дворцовом саду, там, где юная императрица обнаружила сокровище, стоившее больше золота: тутового шелкопряда.
— Она как раз пила чай, когда с неба упал кокон и угодил прямо в ее чашку, — на этом месте он всегда широко раскрывал глаза и корчил рожицу, чтобы продемонстрировать ее удивление, и я хихикала. Потом он делал вид, что вынимает кокон, прямо как императрица, и как он разматывается в тончайшую нить длиною почти с милю.
Императорская семья оценила перламутровый блеск этой невесомой нити и стала использовать ее для создания удивительных тканей, которые и стали продаваться по всему миру. Эту волшебную ткань нарекли шелком, и она превратилась в настоящую легенду, и тогда император издал указ сохранить информацию о ее источнике, шелкопряде, живущем на тутовых деревьях дворцового сада, в абсолютной тайне.
— И так оно и было до тех пор, как... — в этот момент папа поднимал вверх указательный палец.
Я придвигалась к нему поближе, потому что знала, что сейчас история изменится.
Иногда повествование шло об избалованной принцессе, помолвленной с принцем из далеких земель. Она не могла жить без своих роскошных одежд, поэтому решила спрятать драгоценные коконы в своем свадебном головном уборе.
Иногда отец говорил, что это два несторианских монаха вывезли коконы в своих бамбуковых посохах. Но мне больше всего нравилась история о двух японских шпионах, которые проехали по всему китайскому Шелковому пути, символическое изображение которого, по словам отца, и было показано в узоре этого шарфа. Я часами сидела возле шарфа, водя пальцем по его сложному узору и воображая их путешествие длиной в четыре тысячи миль.
Если кадиллак был любимой драгоценностью моего отца, то шелковый платок матери, с воспоминаниями о ней и обо всех этих удивительных историях, был драгоценностью для меня.
— Что-то ты снова притихла, — сказал отец, выдергивая меня из воспоминаний.
Я посмотрела на него.
— Я вспомнила про то, как кокон шелкопряда упал в чашку императрицы.
— Неужели ты это помнишь?
— Конечно. Я помню все твои истории. И ту, в которой корабль сражался за японскую принцессу глубоко в открытом море... — Иногда в этой истории появлялся юноша-самурай, чьи умные слова были острее и эффективнее меча. А иногда главным персонажем становился богатый принц, который мог дать этой принцессе все, чего бы она ни пожелала, кроме одной-единственной вещи, которая была для нее так важна. А когда я спрашивала его, что же это была за вещь, то он улыбался и отвечал: «Я».
— Надо же.
Я похлопала по рулю.
— И ту, в которой было чаепитие с императором.
— Империя, — усмехнулся отец. — На самом деле он был королем торговли и широкой торговой империи. Как ты могла перепутать?
— У тебя слишком много историй связано с чаем, — улыбнулась я. И с Японией. Я посмотрела на отца. — Может быть, освежишь мою память?
Он одарил меня улыбкой. И в этот самый момент время совершило скачок назад, когда Самый Важный Мужчина в жизни девочки рассказывал ей истории, которые она просто обожала. Лучшего и быть не могло.
— Ну что же, пока речь не зашла о шелке, могу сказать тебе лишь одно, — он откашлялся. — Чай никогда не приводил ни к чему хорошему.
ГЛАВА 4
Япония, 1957
Я протираю глаза, стараясь изгнать из них сон и силясь проснуться. В этот момент мое внимание привлекает едва заметный отсвет, потом странный звук и движение за окном. Белый мотылек бьет своими призрачными крыльями: кажется, что он распахивает их так широко, что они растворяются в темноте, только чтобы снова материализоваться и сомкнуться за его спиной.
Я зачарована этим движением, и мои веки снова начинают наливаться тяжестью. Зевая во весь рот, я вспоминаю старинные легенды о том, что неприкаянные души скитаются по миру в виде насекомых. Мне легко представить себя вот этим мотыльком, увлекаемым утренним ветром. Свободной, спокойной и счастливой. Я навещаю Хаджиме и шепчу ему ободряющие слова о сегодняшней встрече — сватовстве. «Мы репетировали. Мы готовы. Ты им понравишься».
— Наоко!
Я моргаю и щурюсь от света, изгоняющего образ мотылька. Мама снова зовет меня из кухни. Я сажусь, и у меня тут же начинает кружиться голова, поэтому мне приходится лечь и подождать, пока это пройдет. Потом я потихоньку встаю, скатываю свою постель и иду к ней.
Надо было меня разбудить, окаасан! — я подлетаю к ней, чуть не сбив по пути бабушку.
Меня окутывает солоноватый аромат супа мисо. Все уже позавтракали, и мой братишка уже надевает обувь, чтобы отправиться в школу.
— Удачи тебе с твоим парнем, Наоко, — говорит Кендзи и тут же выпячивает губы и издает чмокающие звуки, словно имитируя поцелуи.
Когда же я успеваю наградить его заслуженным тумаком, он разражается громким воем.
— Кендзи, иди уже! — осаживает его мама и сует мне в руки пустую миску, жестом веля сесть за стол рядом с отцом.
— Ешь то, что осталось, и начнем готовиться. У нас впереди очень важный день.
Отец хмурится, шумно выдыхая перед тем, как сделать глоток чая. На виске, прямо под недавно появившейся сединой, бьется жилка. Я уверена, что эта седина — полностью моя заслуга.
Бабушка любит