- В таком состоянии она вам ничего не скажет. И я тоже, черт возьми!

- Но мне некуда торопиться. Табаку хватит на весь день. А больше мне ничего не надо.

- Вы серьезно, или мне снится кошмар?

«Проклятие! А все из-за тебя, Лола Жост! Почему же ты ушла, дорогая начальница? Почему?»

- Бартельми!

- Патрон?

- Допросите соседей и возьмите с собой Вернье. Этому парню нужно поработать на месте.

Бартельми не стал дожидаться, пока начальник передумает. Он ухватил новичка, велел ему нацепить униформу и допросить, в соответствии с приказом комиссара, всех жителей дома. Потом он отправился на поиски Антуана Леже, психиатра, улица Фобур-Сен-Дени. В двух шагах отсюда. Несложно. Если бы не воскресенье.

По пути он представлял себе, как выглядит этот Антуан. Собирая свидетельские показания разных людей, он разработал собственную маленькую теорию имен: если люди нередко бывают похожи на своих собак, то точно же так они соответствуют своим именам. В отношении некоторых его теория подтверждалась чаще, особенно в отношении Антуанов. Чаще всего Антуаны оказывались кудрявыми блондинами с несколько наивным выражением лица, благодаря которому они выглядят молодыми даже в преклонном возрасте.

Лейтенант Бартельми быстро нашел медную табличку с нужным ему именем. Психиатр был еще и психоаналитиком.

Бартельми поднялся на второй этаж и понял, что его теория верна: у доктора были светлые волосы, а в красивом лице отчетливо просматривалось что-то детское. Интерьер квартиры, служившей, видимо, и приемной, выдержан в спокойных, нераздражающих тонах - бежевом и голубом, призванных успокаивающе действовать на пациентов. Да-да, это наверняка так.

- Чем могу быть полезен? - спросил доктор Леже красивым строгим голосом.

- Доктор, срочно требуется помощь. Одной из ваших пациенток. Хлое Гардель. У нее нервный срыв. Ей очень плохо. Ее соседка, Ванесса…

- Ванесса Ринже?

- Ее убили.

Легкое беспокойство в голубых глазах, гораздо более ярких, чем отделка комнаты. Легкое беспокойство - и больше ничего; этого врача нервным срывом явно не удивишь.

- А вы…

- Лейтенант Жером Бартельми, комиссариат десятого округа.

Психиатр покачал головой и прищурился, как будто слова офицера вызвали у него воспоминание о чем-то давно ушедшем.

- Итак, доктор, заканчивайте то, что сейчас делаете, только побыстрей, а то, неровен час, мой шеф заберет бедняжку в участок.

Он уже собрался уходить, когда увидел далматина. Прекрасное животное с большими черными глазами. На первый взгляд, пес не походил на своего хозяина. И все же. Он рассматривал посетителя, не издавая ни звука и не нервничая. А ведь он вполне мог позволить себе тявкнуть, поворчать, обнюхать подметки, покрутиться вокруг ног.

- Мы идем, - сказал Леже.

- Мы?

- Да, Зигмунд и я. Мой пес не любит оставаться дома один.

- Как хотите, но вам придется оставить его на лестничной площадке. В квартире море крови. И остатки ДНК. Вы понимаете?

- Да, я в курсе, лейтенант.

Выйдя из дома, Жером Бартельми заколебался: вернуться через Пассаж-дю-Дезир или позволить ногам привести его на улицу Эшикье. Именно оттуда, из дома номер тридцать два, Лола Жост изливала на мир свое презрение. Поскольку именно это - презрение - и нужно, чтобы покинуть сплоченную команду, отряд, попадавший в самые разные переделки, но умевший посмеяться, если все заканчивалось хорошо. Ты не имеешь права отгораживаться от мира, сваливая дурное и хорошее, грязь и радость в одну кучу. Особенно если ты была начальницей, которую никто не смел оскорбить кличкой вроде «толстуха», или «злюка», или «сука», или «старуха», или «толстая сука», хотя порой каждому из подчиненных этого очень хотелось. Было за что. Лола Жост была непростой женщиной, Лола Жост обладала скверным характером, Лола Жост не имела модельной внешности.

Незаметно ноги его повернули на юг, по направлению к бледному солнцу, которое силилось прорвать завесу серых туч, но напоминало лишь тусклую лампочку за бумажной ширмой. Погруженный в свои мысли, лейтенант Бартельми прошел улицу Энгьен. Если память ему не изменяет, начальница жила на следующей улице. Тут он замедлил шаги. А что, если она просто выставит его вон, сопроводив свои действия вместо приветствия хорошим ругательством? А что, если, стоя на коврике для вытирания ног, он вынужден будет как дурак звонить и звонить в дверь до умопомрачения? А что, если она уехала из Парижа и греет свои старые кости в каком-нибудь милом местечке, не таком сыром и не таком густонаселенном, она ведь теперь не любит людей… Да нет… ничего подобного. Лола Жост не раз повторяла всякому, кто был готов ее слушать, что она терпеть не может бесполезных перемещений в пространстве и всех этих вылазок, возможности для которых представляются во время коротких и длинных выходных, отпусков, субботних отгулов и праздничных дней. За одним исключением: начальница ездила в Сингапур, чтобы проведать своего сына и внучек. Но это делалось ради семьи, а отнюдь не ради экзотики. Нет, она никогда даже не говорила об этом отпуске, проведенном на экваторе. А расспрашивать ее было бесполезно.

«Она с нами справлялась, да-да, со всеми. А что касается перемещений в пространстве, то она совершила его, когда вынесла свое тело из маленького кабинета, чтобы никогда больше туда не возвращаться», - думал Жером Бартельми, поднимаясь по лестнице и не обращая внимания ни на лифт, ни на консьержа. Не так уж глупа была его начальница: она жила на втором этаже.

Рядом с ее именем красовалась медная кнопка, соединенная с механизмом звонка и вызывавшая неизвестно какую реакцию в цепи. Здесь, перед этой безликой дверью, больше всего напоминавшей обычную доску из клееной фанеры, Бартельми почувствовал, что душа уходит в пятки. У него подкосились ноги, и язык прилип к гортани, а между тем ему ведь придется что-нибудь говорить. До сих пор он только и делал, что вспоминал былую обиду. Неважное начало, но он все-таки позвонил. Несколько раз. Но ничего не произошло. Никакой реакции в цепи. Не повезло. Но вдруг, стоя на лестничной площадке, где приятно пахло жареным хлебом и воскресным завтраком, Жером Бартельми улыбнулся и вытащил из кармана мобильный телефон, о существовании которого совсем забыл, поддавшись внезапно нахлынувшей горечи. Конечно, номер начальницы был записан у него под именем Лола - фамильярность, позволительная лишь в пределах электронной записной книжки.

«Самое интересное, что ее зовут вовсе не Лола», - вспомнил лейтенант, нажимая на кнопки аппарата. Ее настоящее имя было Мария Тереза. И, конечно, оно подходило ей больше, чем Лола. Это было, пожалуй, единственным проявлением кокетства с ее стороны… Хотя иногда, когда она с сигаретой в зубах и скрещенными на груди руками усаживалась на подоконник у себя в кабинете и, подтянув юбку до колен, выставляла ноги (совсем недурные, принимая во внимание ее габариты) на всеобщее обозрение и начинала хриплым голосом, растягивая слова на швейцарский манер, рассказывать подробности дела, обводя комнату при этом своими умными глазами, - тогда Марию-Терезу Жост хотелось назвать Лолой.