– А они нас за придурков держат, – безмятежно улыбнулся Олег. – Сила есть, ума не надо. Чего с нами церемониться, с ландскнехтами тупоголовыми? Выполнили задание – получите. Пулю в затылок.

– Что будем делать? – посуровел Иван.

– Кумекать. Ты на ходу, я за рулем. Вечером встретимся, обсудим. Если, конечно, ты дрыхнуть не будешь без задних ног после своего променада. Не передумал, марафонец?

– Я когда-нибудь на попятный шел?

– В жизни все бывает в первый раз, – осклабился Олег.

– Не все, – отрезал Иван. – И не у всех. Так что поезжай с богом. В двадцать один ноль-ноль жду.

– Успеешь?

– Главное, чтобы ты не опоздал.

С этими словами Иван демонстративно отвернулся. Некоторое время Олег смотрел ему в спину, а потом махнул рукой и полез в машину. Разговаривать было не о чем. До двадцати одного ноль-ноль.

Джип взревел и умчался в сторону Москвы. Иван отряхнулся, вытер кроссовки пучком травы и зашагал следом. Вид у него был целеустремленного и непреклонного. Он не собирался становиться трупом. Ни в планах ФСБ, ни в чьих-либо еще.

По признанию работников московской автоинспекции, такого кошмара на Лубянской площади они еще не видели. Стоящие в шестнадцать рядов автомобили образовали настоящее вавилонское столпотворение. Причиной стал митинг, устроенный в утренний час пик на проезжей части.

Потрясающие транспарантами пикетчики требовали то ли вернуть на площадь памятник Дзержинскому, то ли не допустить его восстановления, а может, то и другое одновременно. Минут через пятнадцать нарушителей порядка оттеснили к зданию «Детского мира», но к этому времени железный затор намертво сковал прилегающие улицы. Ситуацию усугубляли германские грузовые фуры, рвущиеся к столице, как всегда, с запада. Непомерно длинные, неповоротливые, под завязку набитые бытовой техникой, они напоминали нагромождение вагонов, протиснуться между которыми не сумела бы даже самая миниатюрная малолитражка.

Стало ясно, что это надолго. Оставалось лишь смириться с заточением. Одни водители потянулись за мобильными телефонами, другие задымили сигаретами, третьи включили радио. Настроенные на разные волны, приемники выдавали один и тот же размеренный ритм: тяжелое басовитое уханье, сотрясающее машины и нервные системы их владельцев.

Сизая гарь, струящаяся из великого множества выхлопных труб, образовала призрачное марево, колышущееся над Лубянкой. Был конец июля, так что об утренней прохладе можно было только мечтать. Потные, взвинченные, одурманенные угаром водители то и дело затевали ссоры, выясняя, кто кому поцарапал крыло, кто кому разбил фару и кто за это должен заплатить. Поминали без вины виноватого Пушкина, поминали мать и богомать, поминали еще много кого и чего, вплоть до самого верха вертикали власти, а потом в механическом заторе происходило судорожное движение, и спорщики бросались по машинам… чтобы через некоторое время возобновить перебранку.

Средняя скорость движения на площади не превышала восьми сантиметров в секунду. Словно некий гигантский жернов никак не мог провернуться, скрежеща от напряжения. Ни туда, ни сюда. Казалось, что никто уже никуда никогда не поедет, а все так и останутся сидеть в заглохших машинах, погребенные заживо среди сотен тонн горячего металла.

И никто, ни одна живая или полуживая душа не подозревала, что пикетчики возникли на площади не случайно, что пробка образовалась не сама по себе, что время проведения акции было выверено до минуты. И слава богу. Потому что в противном случае несдобровать бы особе, ставшей причиной описываемых драматических событий.

Ее звали Татьяной, она бессменно носила девичью фамилию Токарева и понятия не имела о том, что вот уже несколько месяцев находится под неусыпным надзором тех, кто контролировал в этой жизни многое, очень многое. В том числе и дорожное движение на бывшей площади Дзержинского, мало изменившейся с тех пор, как она была переименована на миролюбивый купеческий лад.

– Призрак коммунизма бродит по Лубянке! – провозгласил из динамиков диджей, после чего затараторил про несанкционированный митинг чекистов-сталинистов, парализовавших движение в центре столицы.

Разомлевшая за рулем «восьмерки» Таня переключила радио на другую программу и услышала иную версию событий:

– Сегодня в половине девятого утра, когда москвичи спешили на работу, Лубянская площадь превратилась в арену бушующих страстей. Противники восстановления монумента Железного Феликса блокировали проезжую часть, скандируя: «Даешь святого Николая! Пора увековечить самодержавие!» По сообщениям очевидцев, среди собравшихся был замечен человек, внешне похожий на Никиту Михалкова. Правда, как выяснилось, это оказался лишь двойник знаменитого режиссера – пенсионер Шмелев…

Третья радиостанция окрестила пенсионера Хмелевым и вручила ему лозунг «Возродим парламентскую Россию без монархистов и большевиков».

Четвертая уже отбарабанила горячие новости и передавала не менее горячую сводку погоды:

– Усиливающаяся активность средиземноморских циклонов и антициклонов грозит небывалой жарой, благодаря которой плюсовая отметка в столице может побить прошлогодние топ-рекорды. Сегодня утром метеостанция на ВДНХ зафиксировала температуру двадцать пять градусов выше нуля, но это не предел, солнце поднимается все выше, а несравненная Гюльчатай открыла личико, чтобы порадовать нас своей новой песней о главном!..

– Пыл-пыл-пыл-пылаю, от любви сгораю, – затянула певица и тут же перескочила на октаву выше, отчего тембр ее голоса сделался совершенно невыносимым.

Поморщившись, как будто над самым ухом завизжали тормозные колодки, Таня поспешила настроиться на другую радиоволну, где затор на Лубянке послужил прелюдией к экскурсу в темное прошлое площади. Речь шла о том самом желтом доме на гранитном постаменте, близ которого маялась затертая автомобильными торосами Таня.

Оказывается, дом № 11 по Большой Лубянке принадлежал до революции страховому обществу «Россия», и эта «Россия», как и вся остальная, необъятная, великая, без кавычек, была насильственно захвачена ландскнехтами Дзержинского. Старорежимную вывеску заменили новой, гласившей, что отныне в здании заседает Всероссийская чрезвычайная комиссия по борьбе с контрреволюцией и саботажем. Вэ-Че-Ка, как сокращенно называли ее современники, вздрагивая при этом, словно в коротком слове им чудилось щелканье перезаряжаемого «маузера».

Что касается соседнего дома номер два, то его просторные апартаменты чекисты облюбовали чуть позже, но тоже безвозмездно. Они, подобно большевикам, пришли всерьез и надолго.

К концу двадцатых годов работы на Лубянке прибавилось, соответственно вырос и штат сотрудников. Бывший доходный дом пришлось срочно реконструировать. Прямо за ним было построено новое здание, выполненное в стиле конструктивизма. Отныне своим главным фасадом дом чекистов выходил на Фуркасовский переулок, а два его боковых фасада с закругленными углами смотрели на Большую и Малую Лубянку. По замыслу заказчиков, новая постройка была выполнена в форме буквы Ш, как бы говоря «ша!» всем врагам мировой революции.