— Скотина! — Нужно было бежать, взобраться наверх по канату в омшаник. Вместо этого Люк пошел к тощему кобелю. — Что же ты теперь будешь делать?

Сероглазый засопел. Дыхание его было зловонным. Люк был от него лишь в нескольких шагах. Задние лапы пса царапали, не находя опоры, грубую побелку каретного сарая.

Люк подошел еще немного ближе. И тут им овладел гнев.

— И кто теперь беззащитен?

И он наступил зверю на нос. Тощий пес махнул головой, увернулся от удара и попытался укусить Люка за ногу. Острые зубы разорвали тонкую ткань штанов, но Люку повезло: Сероглазый не сумел схватить его как следует, мальчик отделался парой шрамов. Тварь вцепилась в ткань.

Сероглазый не рычал. Настоящая собака зарычала бы. Люк точно знал, с чем он столкнулся, но не собирался говорить этого. Даже думать об этом не хотелось. От того, что называешь вещи своими именами, может стать только хуже. Сероглазый — всего лишь собака!

Люк снова вспомнил предупреждение матери: не называй зло по имени! Этим ты привлечешь его к себе. Несчастье, болезни или собак с гор. Даже если зло настигло тебя, все равно нельзя называть его, потому что неважно, насколько все плохо, всегда может стать еще хуже. Мама до конца дней придерживалась этого железного правила. И все же она умерла от болезни одной из первых. Болезнь не придерживалась маминых правил. И священник тоже не придерживался. Он надрезал большие бубоны и пустил маме кровь, хотя она со слезами на глазах умоляла его не делать этого.

В ту ночь отец отвел Люка в соседний дом, к кузнецу Андре, чтобы он не видел того, что делал священник. Но даже там были слышны отчаянные крики матери. На следующее утро она умерла. Они сожгли маму, как положено, в тот же день, чтобы она, одетая в платье из дыма, могла подняться на небо, где в своих прекрасных, вечно усыпанных росой садах ожидает Тьюред всех верующих.

Сероглазый махнул головой в сторону и внезапным рывком сбил Люка с ног. Мальчик тяжело рухнул на крышу. Складной нож выпал из его руки и заскользил вниз. Люк тоже медленно скатывался к краю крыши.

«Сероглазый может в любой момент упасть с каретного сарая обратно на сарай с углем. И меня за собой потянет», — подумал Люк. Может быть, это Другие позвали сюда стаю?

Это они насылают все неприятности. У них повсюду есть уши. Поэтому нельзя жаловаться или называть их по имени, ведь таким образом можно их привлечь.

Пальцы Люка вцепились в край черепицы — ничего, за что можно было бы уцепиться, кроме мха. Он скользил дальше. В отчаянии мальчик свободной ногой лягнул Сероглазого по носу, но тот не отпустил его. В холодных, как лед, глазах сверкала жажда убийства.

Люк увидел складной нож, который лежал на широкой полоске мха. Он потянулся за ним, пытаясь достать. В любой миг оба могли рухнуть вниз.

— Пожалуйста, Тьюред, помоги мне, и я всегда буду твоим верным слугой! — умолял мальчик.

Кончиками пальцев он коснулся рукоятки ножа, тот заскользил дальше и остановился немного ниже, на краю черепицы. Люк отчаянно продолжал тянуться, пока красная рукоять из орешника не оказалась у него в руке.

— Ты меня попомнишь! — закричал он, садясь.

Не держась ни за что, он скользил к краю крыши, но теперь не обращал на опасность ни малейшего внимания. Ему хотелось только одного: причинить боль этой твари за то, что она вцепилась ему в ногу. Все остальное было неважно.

Он изо всех сил ударил Сероглазого ножом по морде. Лезвие отскочило от кости, оставив рваную рану. Бестия взревела. И в тот же миг они оба рухнули вниз.

Удар между ног заставил мальчика вскрикнуть. На глаза навернулись слезы. Почувствовав ноющую боль в животе, он срыгнул и вцепился пальцами в серое, избитое непогодой дерево. Люк упал на одну из балок, которые торчали, словно рога, из-под края крыши. Штанина была разорвана. Сероглазый лежал под ним на крыше сарая. Ему тоже досталось. Он яростно трепал ветхую ткань, свисавшую у него изо рта, словно сброшенная змеиная кожа.

Люк поднялся. Было такое ощущение, что у него горит между ног. Он сжал зубы, но по щекам побежали слезы. Мальчики не должны плакать, однако боль была слишком сильной.

Сквозь пелену слез Люк увидел, как зверь поднялся на ноги, и чертыхнулся. Мерзкая тварь не хотела сдаваться. Рваная рана, протянувшаяся через всю морду Сероглазого, сильно кровоточила.

— Забирайся сюда, и я прикончу тебя, — прошипел мальчик, зная, что говорит чушь.

Нож он потерял, когда падал, и тот, должно быть, лежит где-то на крыше сарая. Тихо ругаясь, Люк полез на каретный сарай, черепица которого была еще теплой от полуденного солнца. Охотнее всего он вытянулся бы во весь рост и позволил теплу навеять на себя сон, приятные сновидения, населенные теми, кто покинул его.

Люк услышал шаги волка по крыше сарая. Он прыгнет снова. Остаться лежать — значит сдаться. И если он…

Мальчик испугался. Что же он наделал! Он назвал зло по имени, пусть даже и мысленно! Теперь будет только хуже.

— Дурак! — обругал он себя и пополз.

Каждое движение болью отдавалось между ног. Сильно ли он ранен? Он не помнил, чтобы ему когда-нибудь было настолько больно. Люк тихо выругался. Только не начинай хныкать, ты, мямля. Все равно тебе никто не поможет.

Во всей деревне остались только он и волки, которых наслали Другие.

— Гисхильда!

Этот голос был хорошо знаком принцессе. Ее искал Сигурд Меченосец, начальник личной гвардии ее отца. Пока еще по-хорошему, однако скоро он позовет собак. Этого девочка никогда не могла простить отцу: он натаскал дюжину охотничьих собак идти по ее следам. Собаками травили убийц, браконьеров… Но не свою же родную дочь! Однако ее отцу Гуннару это казалось забавным. А ей — нет! Нигде нет ей покоя, всегда кто-нибудь рядом: няня, домашний учитель, охранники. Вечно так.

Гисхильда ковырялась стеблем тростника в черной тине. Голос Сигурда замолк вдали. Он не найдет ее. Чтобы позвать собак, ему нужно вернуться в деревню, а это больше полумили отсюда. У нее еще есть немного времени.

Принцесса подумала о грязи на берегу Медвежьего озера. О той крови… Руки ее задрожали, и ей стало плохо. Воины отца называли членов рыцарского ордена жестяными головами. Мол, у них ума не больше, чем у их доспехов. Судя по рассказам воинов, битвы с ними всегда были для них не более чем забавой. Героические песнопения скальдов тоже говорили иное. Гисхильда была не готова к тому, что произошло на Медвежьем озере. Вероятно, ее отец не хотел бы, чтобы она так рано увидела битву. Хотя ей было уже одиннадцать!

Руки девочки снова задрожали. Она видела, как умирали люди из личной гвардии ее отца — мандриды, лучшие воины Фьордландии. Люди, которых она знала с тех самых пор, как выучилась ходить. Ей вновь стало нехорошо. Этого не должно быть! Она должна быть сильной! Через пару лет она станет королевой-воительницей Фьордландии, поведет войска, и отец будет гордиться ею! У такой королевы-воительницы не должны дрожать руки, когда она думает о том, что льется кровь!