Епифаний уже сочинил начало своего труда об апостолах — книги, которая должна была стать и первым подлинно православным их жизнеописанием, очищенным от еретических наслоений, и поистине учёнейшим сочинением, основанным на всех известных ему (и покуда ещё не известных) древних писаниях. На одной из своих восковых дощечек он успел нацарапать:

«Многие уже описали жития и деяния боголюбивых мужей и жён на ревность и подражание желающим идти по небесной стезе и имеющим надежду вкусить Царствия Небесного посредством многих скорбей и трудов: например подвигами, борьбою против дьявола, свершениями и чудотворениями мучеников (впрочем, не только этим, но и молчальничеством, бегством от мира и телесным устроением преподобных подвижников), — да, многие святые почтены жизнеописаниями, а жизнь блаженных апостолов никто ещё достойно не описал, поэтому я, монах и пресвитер Епифаний, ревностно ища здесь и там, решил найти и выбрать сведения об этом у очевидцев и богоносных мужей…»

«Очевидцами» были, конечно, Священное Писание и прижизненные изображения апостолов, которые, по слухам, ещё можно было отыскать в отдалённых монастырях, не осквернённых иконоборцами полвека назад. Но изображений этих он пока ещё не видел, кроме тех, что бессовестные торговцы на Месе выдавали за подлинные прижизненные иконы Христа, Богородицы и апостолов. Впрочем, и современные, и не столь отдалённого времени иконы были для Епифания авторитетнейшими свидетелями истинности Христова воплощения и проповеди Его учеников, но они, увы, не многое могли рассказать о их жизни. Андрея, например, изображали обычно с всклокоченными волосами, но никто из иконописцев не мог объяснить ему, почему именно, да и писания богоносных отцов никак не истолковывали столь странную черту апостольского облика. Что же до Писания, то оно во многих местах казалось противоречивым и загадочным: друг с другом часто не сходились не только Иоанн и другие евангелисты, «синоптики», но и между последними не всегда царило полное единогласие. Почему у Матфея и Марка Иисус Своею волею, как власть имеющий, призывает Петра и Андрея, а у Иоанна — лишь показывается Андрею и ещё одному безымянному ученику Предтечи и они сами идут за Ним? Как, имея в распоряжении эти два, очевидно разные, события, объединить их в одно, чтобы начать (а без этого никуда!) правдивое и православное житие апостола?

Оставалось одно — искать помощи в текстах святых отцов, и вот они уже выложены на аналой библиотекарем Фомой: папирусные свитки с сочинениями Климента Римского и Евагрия Сицилийского, пергаменные — Василия Великого, Иоанна Златоуста, кодексы с толкованиями Кирилла Александрийского и апостольскими списками Епифания Кипрского — все великие предшественники достойны упоминания в будущем житии первозванного апостола!

2. ТОЛКОВАНИЯ ОТЦОВ

Передавая Епифанию один из кожаных футляров со свитком Златоуста, Фома предупредил:

— Очень осторожно! Написано рукою самого святителя…

Епифаний благоговейно облобызал книгу, но позволил себе усомниться:

— Вижу, брат, что рукопись старинная, но не нас, студитов, тебе удивлять. Оставь это гостям из дальних монастырей! Для меня же главное, чтобы это был лучший список — без искажений и ошибок, понимаешь?

— Ладно-ладно. Но автограф святителя Иоанна у нас всё же имеется: несколько строк на одной грамоте. Очень любопытная грамота… Хранится в личных покоях патриарха.

Развернув толкование на Евангелие от Матфея, Епифаний убедился, что Златоуст уверенно снимает противоречие между «синоптиками» и Иоанном Богословом. Оказывается, описанное Матфеем и Марком призвание было вторым, «о чём можно заключить из многих признаков, — прочитал он у святителя. — Именно, у Иоанна говорится, что они пришли к Иисусу, когда Иоанн ещё не был посажен в темницу; а здесь — что они пришли после его заточения. Там Андрей призывает Петра, а здесь обоих Сам Христос. Притом Иоанн говорит, что Иисус, увидев Симона, идущего к Нему, сказал: «ты — Симон, сын Ионин; ты наречешься Кифа, что значит: камень». А Матфей утверждает, что Симон уже назывался этим именем; именно он говорит: «видел Симона, называемого Петром». То же показывает и самоё место, откуда они были призваны, и многие другие обстоятельства, — например, и то, что они легко послушались Его, и то, что оставили всё: значит, они ещё прежде были хорошо приготовлены к этому. И действительно, из Иоаннова повествования видно, что Андрей приходил в дом к Иисусу и слышал от Него многое; здесь же видим, что они, услышав одно только слово, тотчас за Ним последовали. Вероятно, что они, сначала последовав за Иисусом, потом оставили Его, и увидев, что Иоанн посажен в темницу, удалились и опять возвратились к своему занятию; потому Иисус и находит их ловящими рыбу. Он и не воспрепятствовал им сначала удалиться от Него, когда они того желали, и не оставил их совершенно, когда удалились; но, дав свободу отойти от Себя, опять идёт возвратить их к Себе. Вот самый лучший образ ловли!»

Но даже если допустить, что призвание на Галилейском море было вторым, то и оно по-разному описано у «синоптиков» и Иоанна. Что же произошло на самом деле: Иисус окликнул братьев или они сами пришли к Нему? Об этом Златоуст не говорит ничего, но поучает нас примером апостольской веры:

«Посмотрите же, какова их вера и послушание! Они заняты были своим делом (а вы знаете, как увлекательна рыбная ловля) — но, как только услышали призыв Спасителя, не медлили, не отложили на потом, не сказали: «Сходим домой и посоветуемся с родственниками?» — но, оставив всё, устремились к Нему точно так же, как Елисей последовал за Илиёй. Христос желает от нас такого послушания, чтобы мы ни на мгновение не откладывали следования за Ним, хотя бы и препятствовала тому самая крайняя необходимость. Вот почему, когда некто другой пришёл к Нему и просил позволения «похоронить отца своего», Он и этого не позволил ему сделать, показывая тем, что следование за Ним должно предпочитать всему. Ты скажешь, что им много было обещано? Но потому-то я особенно и удивляюсь им, что они, не видев ещё ни одного знамения, поверили столь великому обещанию и всему предпочли следование за Христом — поверили, что и они в состоянии будут уловлять теми же словами других, какими уловлены были сами!»

Епифаний был восхищён красноречием и мудростью Иоанновой проповеди. Даже записанная на пергамене и читаемая здесь и сейчас недостойным и многогрешным монахом, она звучала так, будто сам Златоуст произносил её посреди церкви в Антиохии, окружённый любовью и почитанием слушателей.

— Нет и не может быть тут никаких противоречий! — воскликнул Епифаний, и библиотекарь Фома, задремавший было над своим аналоем, испуганно взглянул на студийского монаха.

— Завтра, брат Епифаний, в канун Христова Рождества, — сказал ему Фома, — после Божественной литургии вместе с Феодором и другими студитами ты должен последовать за патриархом и всем клиром и мирянами в его покои. Феодор знает для чего. Брат его, архиепископ Иосиф, тоже. Ты же, погружённый в чтение отцов и благочестивое писательство, мог и не слышать…

— Нет, Фома, я знаю, знаю. Я сам отвозил письмо Иосифу в Фессалоники, и вот он здесь, как и многие другие епископы.