Наше умение относиться с равным достоинством к взрослому или ребенку зависит, как и многие другие вещи, от опыта, который мы обрели в родительской семье, и от знакомых нам ролевых моделей. Трудно сформировать такое отношение, если мы не видели его в детстве. Еще труднее оно дается тем, кто привык восхищать окружающих своей внешностью, послушанием или школьными успехами.

Дети всегда готовы идти нам навстречу!

Если этого не происходит, значит, они либо делали это слишком часто и слишком долго, либо в чем-то ущемлены.

Как мы знаем из истории, главная экзистенциальная дилемма состоит в конфликте между личностью и коллективом (или обществом), индивидуальностью и конформизмом, самоидентификацией и приспособлением. Я предпочитаю называть это конфликтом личных границ и взаимодействия.

Все теории воспитания строятся на том, что дети изначально асоциальны и эгоцентричны, а задача взрослых – научить их приспосабливаться и учитывать интересы других. Методы достижения этой цели менялись. Во второй половине XIX века, например, физические наказания использовались все реже, а роль убеждения росла.

Рисунок 1

Когда я родился, педиатры пропагандировали систему «Тишина, чистота, регулярность». Матери знали, что должны кормить, купать и укладывать младенцев спать в определенное время и с определенными интервалами. Если родителям не удавалось соблюдать эти правила, специалисты предупреждали, что «дети сядут им на голову». Мать волновалась, что ребенок все время беспокоен и плачет, а ей внушали: нельзя отступать от режима, детям полезно кричать для развития легких. К счастью для многих из нас – по крайней мере для тех, кто благополучно пережил свои первые годы, – наши родители не могли долго выносить наши отчаянные крики. Нарушая предписания докторов, они брали нас на руки и кормили в неурочное время.

Еще одно заблуждение: дети зациклены на себе и своих желаниях, поэтому родители должны учить их общаться на условиях взрослых и с самого начала понимать, кто здесь главный. Сорок лет работы с семьями и два десятка лет изучения отношений матери и ребенка доказали мне обратное.

Детям скорее нужно, чтобы взрослые научили их больше заботиться о себе при общении с другими людьми.

Взрослые не видят этой проблемы по двум причинам. Прежде всего, они обращают мало внимания на детей, если те выполняют их условия; только когда дети отказываются делать то, чего мы от них хотим, мы замечаем их. Во-вторых, взаимодействие детей может проявляться по-разному. Итак, уточним, что я называю взаимодействием.

Когда я говорю, что дети с нами взаимодействуют, я имею в виду, что они копируют или имитируют поведение самых важных для себя взрослых – родителей или знакомых.

Пример. Мамин декретный отпуск закончился, и шестимесячная Лили начинает ходить в ясли. По утрам, когда мама завозит Лили в ясли перед работой, ребенок плачет и горюет; ничто не может утешить ее. Но если это делает папа, то все идет прекрасно.

В чем секрет? Может быть, мама чересчур опекает малышку, а папа слишком холоден с ней?

Чаще всего радость или огорчение перед детским заведением зависят совсем от другого. Дети плачут с мамой, потому что она эмоционально не готова расстаться с ребенком. Она беспокоится, нервничает, переживает – и это происходит с самого рождения. Она подавляет свои эмоции, поскольку выхода нет – ей нужно на работу, но Лили их чувствует – и копирует. Ребенок действует заодно с матерью, как бы говоря ей: «Мамочка, с нами что-то не так. Я хочу, чтобы ты знала – я это понимаю и надеюсь, что ты решишь проблему, чтобы нам обеим было хорошо».

Однако, если мы спросим мать, которая только что оставила плачущего ребенка в яслях, действовал ли он с ней заодно, она, скорее всего, скажет: нет. Для нее взаимодействие означает, что ребенок научится прощаться с ней без слез.

То же самое происходит, когда мы приводим детей к врачу, стоматологу или помещаем в другую непривычную ситуацию.

Пример. У Карен и Кристиана после долгих лет бесплодия наконец родилась девочка, Сара. Карен взяла годичный отпуск, чтобы быть дома с дочерью. Как и многие новоиспеченные родители, Карен и Кристиан ужасно счастливы и в то же время боятся, что не смогут правильно исполнять родительские обязанности. По многим причинам они никогда не обсуждали друг с другом эту неуверенность. Таким образом, Карен целые дни проводит с младенцем, не в состоянии разобраться в своих чувствах. Внешне это незаметно; когда Кристиан приходит с работы или их навещают друзья и родственники, все говорят только о Саре и о том, как прекрасно, что Карен может сидеть с малышкой.

Постепенно Карен справляется с неуверенностью и все лучше заботится о Саре. Она знает: у девочки должна быть красивая одежда, ее надо вовремя переодевать, правильно и регулярно кормить.

В три месяца Сара начинает отрыгивать материнское молоко. Карен обеспокоена, но скрывает эту проблему. Девочка теряет в весе. В конце концов мать берет себя в руки и обращается к педиатру. Возникает подозрение, что у ребенка врожденная узкая кардия[6], и Сару кладут на обследование. Оно не показывает никаких физических отклонений, но ребенок продолжает отрыгивать молоко. Грудное кормление, которое раньше было интимным и радостным переживанием, становится кошмаром для девочки и матери.

Карен не понимает, что дочь подает ей сигналы, которые можно интерпретировать по-разному.

Например, рвота может означать:

«Спасибо, мама! Я сыта».

Или:

«Мама, лучше я буду есть, когда проголодаюсь, а не когда тебе захочется приложить меня к груди».

Или:

«Происходит что-то не то. Ты так стараешься быть хорошей матерью, что забываешь о моих потребностях. Может быть, тебе поговорить об этом с папой?»

Или:

«Послушай, мама, ты неправильно со мной обращаешься. Мне от этого плохо!»

Но Карен ни о чем не догадывается.

Проходит несколько недель. После новой госпитализации Карен и Кристиан решают обратиться к семейному психотерапевту. (Большинство психотерапевтов сделают один из трех выводов: у Карен невроз, брак родителей в кризисе или что-то не так с ребенком.) На вопрос, какого поведения она ждет от Сары, Карен отвечает: «Если она начнет нормально есть и прибавлять в весе, я буду счастлива».