Другая ее сторона раскрывается в этой истории несколько позже. После войны Одиссей получил Гекубу в качестве трофея. Однако она выкрикнула такие страшные проклятья, обвиняя его и всех остальных греков в варварстве и неверности, что ее приговорили к смерти. «Ее дух принял обличье одной из ужасных черных сук, которые следовали за Гекатой, прыгали в море и плыли в направлении Геллеспонта»[49].

Восприятие Кассандрой своей матери состояло сплошь из двойных посланий. «Гекуба, моя мать, в детстве особенно обо мне не заботилась. „Этому ребенку я не нужна“, — говорила она. Я восхищалась и вместе с тем ненавидела ее за это. Зато Приам, мой отец, нуждался во мне»[50]. Таким образом, Кассандра оказалась брошенной, когда перестала отражать материнскую потребность быть нужной. Однако позже, когда она лишилась материнской заботы, которую проявлял к ней отец, мать ее предупредила: «Ты, Кассандра, — сказала мне Гекуба, — будь уверена, что не залезешь слишком глубоко в душу своего отца»[51].

Этот совет Кассандра пропустила мимо ушей.

«Я никогда не забуду отца, которого в детстве любила больше всех на свете… Я, любимица отца, интересовалась политикой больше всех своих многочисленных братьев и сестер. Мне было позволено сидеть […] у Приама на коленях, обняв рукой его за шею»[52].

Однако ее любовь была слишком идеализированной. Кассандра это осознавала: «Наша близость, как это часто бывает между мужчинами и женщинами, была основана на том, что я его знала, а он меня не знал. Он видел во мне свой идеал; предполагалось, что так будет всегда»[53]. Но этого не случилось. Когда она с ним не соглашалась, все обращалось против нее. И поскольку у троянцев дела шли все хуже и хуже, слабость и смущение Приама, а также его непоследовательность и даже жестокость проявлялись все больше и больше.

Наконец, когда Кассандра изрекла свое страшное пророчество о падении Трои, Приам заточил ее в темницу, приказав стражам продолжать рассказывать ему о пророчествах дочери. Таким образом, держа ее под контролем, он мог кое-как сдерживать свой страх и недоверие к ее темной фемининности. Несмотря на то, что Приам публично разоблачил Кассандру, объявив сумасшедшей, он мог втайне использовать ее дар.

Приам предал не только Кассандру, но и другую дочь, прекрасную Поликсену, которую обменял у греков на тело Гектора. Таким образом, когда Приам совершил поступок, который лишь немногим отличался от поступка Агамемнона, принесшего в жертву свою дочь Ифигению, троянцы оказались сведены к примитивному уровню греческого бронзового века.

На этом не заканчивается сходство между Приамом и Агамемноном. По иронии судьбы Криста Вольф поворачивает повествование так, что, случайно встретив Кассандру на рынке, Агамемнон был поражен сходством Кассандры с его дочерью[54].. Позже он получил Кассандру в качестве военного трофея. Вернувшись обратно в Микены, он приказал своей жене Клитемнестре хорошо обращаться с Кассандрой:

Будь подобрей…

А пленница моя — подарок воинства,

Сокровище сокровищ…[55]

Агамемнон с наивной гордостью вернувшегося с войны героя-победителя ожидал, что жена примет девушку. Он не осознавал того, что лишь сыпет ей соль на рану. Для Клитемнестры Кассандра была соперницей, а вовсе не потерянной дочерью Агамемнона, по которой он тосковал. Стоя над их окровавленными телами с обоюдоострым мечом богини в руке, Клитемнестра говорит:

Это в облике женщины здесь, пред тобой,

Древний демон расплаты, жестокий судья…

Чтоб за детскую кровь расплатиться.

А не он ли коварством, не он ли грехом

Этот дом осквернил?

Он дитя мое, чресел его же дитя,

Ифигению бедную сам заколол!

По делам и награда, по славе и честь.

Пусть в Аиде своей не кичится бедой.

Да, он пал от меча,

Но наказан мечом по заслугам[56].

Таким образом, Кассандра оказалась частью образовавшегося эдипова треугольника. Мелани Кляйн отмечает, что враждебность между Кассандрой и Клитемнестрой может служить прекрасной иллюстрацией отношений, существующих между матерью и дочерью, — соперничества двух женщин за получение сексуального удовлетворения от одного мужчины:

«Поскольку Кассандра была любовницей Агамемнона, она могла ощущать себя дочерью, которая добивается настоящего успеха в том, что уводит отца от матери, а потому ожидает от нее наказания. Отчасти это эдипова ситуация, в которой мать отвечает — или чувствуется, что она готова ответить, — на эдипово влечение дочери»[57].

В данном случае ожидаемая расплата матери становится неотвратимой. Кассандра, пребывающая в состоянии истерии, не может ничего объяснить в эдиповой ситуации. Однако эта беда коренится в доэдиповом переживании, на стадии слияния-отделения. Мать Кассандры не смогла создать адекватную поддерживающую среду для своего ребенка, которому было необходимо больше, чем она могла дать. Мать не могла ни удовлетворить потребности ребенка, ни терпеть возникавшие негативные аффекты. Чтобы как-то снизить избыточную тревогу, ребенок должен был оставаться в состоянии симбиотического слияния, существуя лишь в качестве отражения потребностей своей матери.

Чтобы избежать окончательного погружения в такое симбиотическое состояние или рискуя быть брошенным своей матерью, если заявит о своих потребностях, ребенок обращается к отцу. Отцу, которому также не хватало любви матери, было приятно внимание и эмоциональное влечение дочери. В ней он мог обрести и объект любви, и душевного друга, над которым обладал властью. Девушка снова оказалась в таком положении, когда ее заставляли служить отражением потребностей — на сей раз потребностей отца. Ее собственные потребности не нашли удовлетворения на оральной стадии, а вовсе не на генитальной стадии в сексуальных отношениях взрослого человека. Она соединяется с отцом в качестве суррогата своей матери. Это еще больше отделяет ее Эго от полноценного Эго воплощенной взрослой женственности и даже еще сильнее разжигает материнскую зависть и ярость.

Бедная Кассандра, брошенная Гекубой, преданная Приамом, обманутая Агамемноном, убитая Клитемнестрой, которой никто не доверял… Надеясь на лучшее, она видела худшее; она постоянно стремилась к безопасности и искала добрую мать везде, даже в Аполлоне. Но Аполлон хотел большего, чем просто признательности за свой дар. Но она отказалась вступить с ним в сексуальную связь. Несмотря на свою избранность, ей не удалось развить в себе возможности Сивиллы. Она не смогла отдаться ему сверху — сесть на его член, — как севшая на треножник Пифия наполнявшаяся божественным вдохновением. Она могла принимать его только как ребенок, то есть орально, и, кончая ей в poi он тем самым наложил на нее заклятие.