Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Приехав на работу, я первым делом печатаю на компьютере заявление и жду появления босса. С одной стороны, я рада, что босс задерживается, и можно ещё немного поразмышлять о плюсах и минусах моего плана. Мда…
Так подавать или не подавать? Не могу решить… Всё-таки это очень серьёзное решение. Боюсь, что жизнь после него может измениться довольно кардинально…
Подавать, не подавать? Подавать, не подавать?
На удивление, шеф отсутствует на работе довольно долго. Меня засыпают вопросами и просьбами срочно связаться с ним, но такой возможности у меня нет.
Борзов появляется около двенадцати и замирает посреди приёмной, уперев в меня тяжёлый взгляд невероятных зелёных глаз.
– Любавина! – говорит он тоном, требующим безоговорочного подчинения. – Ко мне.
Я подхватываю заявление и спешу за ним. До сих пор, не могу принять решение. Ну что мне делать? Подавать или не подавать заявление?
– Значит так, – говорит Радимир Львович, когда я вхожу в кабинет. – Я вот тут думаю и не знаю, что с тобой делать. Разговор у меня к тебе будет серьёзный. Что это за бумажка у тебя? Чего маячишь? Давай. Что ты мне там принесла?
5. Опять!
Моё заявление он уже заметил. Значит всё, дело сделано, можно теперь хотя бы не думать подавать его или нет. С другой стороны, могу и не отдать. Скажу, например, что это…
– Любавина! – рявкает шеф прямо в ухо. – Ты меня вообще не слушаешь?! Да что с тобой?! Смирилась с увольнением, наверное?
Близко, Радимир Львович, горячо…
– Я вас слушала...
– Ну, повтори тогда, что я сказал.
– Вы сказали, что с таким дурацким поведением, как у меня, я кандидат на вылет номер один, вы также заметили, что у меня, вероятно, не все дома или мозгов вообще нет. Потом вы уточнили, что нельзя исключать и моего психического расстройства. Иначе как объяснить то, что я впала в детство вчера вечером и бегала от вас на виду у сотрудников? Ведь если я не дура, тогда придётся признать, что дурак – это вы, причём, не просто дурак, а полный идиот, абсолютно безмозглый дурень, кретин, имбецил, дегенерат, попка и…
– Достаточно! – резко обрывает меня Борзов. – Вижу, что слушала. Но лицо было отсутствующим. Ну и что ты на это скажешь?
– На что? На ваши сомнения относительно собственной вменяемости? Ну, я никогда с этой точки…
– Молчать! Нет, ну что ты за человек! Ведь нельзя же с тобой по-хорошему. Драть тебя, как сидорову козу надо. Ты хоть понимаешь, как близко подобралась к краю, обрыву, за которым безвозвратное увольнение?
– Да.
– Что да?
– Понимаю, – тихо говорю я.
– Понимает она, да что ты там понимать-то можешь своей головой куриной?
Он подходит ко мне ближе.
– Вот, – протягиваю я свой лист бумаги, – это заявление.
– Заявление? – переспрашивает он. – И что ты там заявляешь? Твоё хоть заявление?
Я молча киваю. Он пробегает его глазами и лицо его омрачается, будто на него набегает чёрная туча.
– Это ты написала?
Я не отвечаю и смотрю ему прямо в глаза. Разумеется, это я написала. А кто ещё? Не Пушкин же, в самом деле. Ведь это моё заявление и именно я ночь не спала и всё взвешивала, и перевешивала. Это я думала, как теперь мне жить дальше и смотреть в глаза людям и сестре своей, оказавшейся на моём иждевении.
Это я голову ломала, где буду деньги брать, и куда подамся если уйду с этой работы. А главное, я думала, что это единственное приемлемое решение. Отказать, как выяснилось я не способна, не вообще, а вот конкретному данному человеческому существу, набору определённых физических параметров, называемому Борзов Р. Л. Отказать не способна, а становиться очередной «полевой женой» не желаю. Уж сколько их было, если верить молве.
– То есть… То есть, – подбирает слова генеральный, – ты шантажировать что ли меня вздумала? Да ты совсем уже берегов не видишь? Хочешь уволиться?! Иди! Кто тебя держит! Лети!
Говоря это он, складывает лист пополам и разрывает его, потом снова складывает и снова разрывает. Он делает это снова и снова, пока не добивается, чтобы клочки стали очень и очень мелкими. Затем он подбрасывает их красивым театральным жестом, и я наблюдаю, как моё заявление, превращённое в конфетти искрящимся снежным облачком опускается на пол директорского кабинета.
Некоторые из этих снежинок ложатся на плечи и на волосы Борзова, делая его по-новогоднему нарядным. Красота.
– Значит так, – сурово говорит он. – Возьмись за ум, Любавина. Мне нужен помощник, а не размазня! Ты в курсе, да? Иди и займись делом! Работай так, как ещё никогда в жизни не работала. Потому что если ты не будешь работать с полной отдачей…
– Вы меня уволите, – заканчиваю я фразу за него. – То есть сделаете то, о чём я вас прошу?
Я вижу, как ходят желваки, как сверкают глаза и из зелёных делаются чёрными, как сжимаются губы и… не хватил бы его удар от такого перенапряжения…
– Радимир Львович, – говорю я как можно более ласково, – ну вы сами посудите, после того, что между нами…
Он не даёт мне договорить, хватает за плечи и притягивает к себе. И вот его горячая рука уже на моей пояснице, а моя грудь прижата к его груди. Нет! Больше такой номер со мной не пройдёт! Не выйдет! Серьёзно? Куда там… Ещё как пройдёт и выйдет. Ноги дрожат и становятся мягкими, чужими и непослушными.
В голове звучат сладкие страстные мелодии и стонущие звуки соблазняющих песен. Сердце рвётся из груди и напряжение, сковывающее всё тело, отзывается дрожью и сладкой тоской внизу живота. Я становлюсь счастливой и расслабленно-беспомощной.
Губы мои растворяются и принимают огненный и требовательный поцелуй моего босса. Он проталкивает в меня свой сильный и большой язык и я едва не задыхаюсь от этого.
Он мнёт меня и сжимает. Я чувствую его возбуждение и сама возбуждаюсь ещё сильнее. Может быть, это и есть моя половинка, вдруг мы те самые пресловутые близнецовые пламёна, две створки одной устрицы и, как говорили
