— А в истории болезни — значится. Ты где?

— Иду с Голгофы.

— Зачем ты туда ходишь?! В пандемию…

До генеральной репетиции несуществующей оперы далеко. У каждой партии — своя директория, они пополняются, но с заминками. Папаша главного чемоданного персонажа уже двинулся в путь, а мамаша — в засаде, строчит донос на сотрудника. Того посадят… Согласно хронологии, нескоро, но имя сотрудника следует найти непременно. Имя. Важно найти имя. Тем более когда своего нет. Может, поэтому она часто ходит в темную комнату с огнями, размноженными зеркальными отражениями, и слушает имена детей, уничтоженных в газовой камере.

Арон пыхтит. Ему было бы проще держать ее на поводке, отслеживая траекторию ее передвижений в айфоне. Но этого она ему не позволит. А настаивать он не умеет. Как удалось этому мягкотелому субъекту сделаться чинителем душ?

— Успокойся, твоя подопечная в безопасности и находится за пределами Старого Города около гостиницы «Царь Давид». Знаешь, кто автор ее роскошного интерьера?

— Не знаю.

— Венский архитектор Пауль Энгельман. Друг философа Витгенштейна. По его заказу строил виллу для его сестры Маргареты. В 35-м Энгельман уехал из Вены в Палестину. За тридцать лет спроектировал какой-то дом в Хайфе, а в начале 50-х — лобби и ресторан гостиницы «Царь Давид». Невероятная личность. В Палестинах развлекался литературой и философией. Каким-то образом его архив очутился в Инсбруке. Оказывается, он был автором трудов по психологии и планированию современных городов, пьесы «Орфей», классных карикатур… Чтобы не платить в одиночку за съем квартиры, этот планетарный мыслитель взял в компаньоны драматурга Макса Цвейга. Тот попал в Палестину перед самым началом войны и, представь себе, во все то время, пока шла война, они собирали по памяти антологию немецкой поэзии за 400 лет. Они были уверены, что с третьим рейхом кончится немецкая культура. Хочешь услышать, что Энгельман написал перед смертью?

— Я бы с большим удовольствием услышал что-то о тебе самой…

— Пожалуйста: «Если считать себя кому-то обязанным своими интеллектуальными достижениями, то только своим учителям: у Крауса я научился не писать, у Витгенштейна — не говорить, а у Лооса — не строить». Крауса звали Карл, а Лооса — Адольф. На всякий случай.

— Ты могла бы стать блестящим лектором…

— А ты — завотделом по трудоустройству.

— Наймусь. Мордехая запрут в тюремную психушку, а меня отправят на волю.

— Не отправят. Главное, держи при себе царей Давидов. Не пускай их навещать тяжело больного папашу Иессея.

— Я их завтра выпишу.

— И примешь нового, с Голгофы. С эфиопской арфочкой.

— Тоже из наших?

— Не угадал. Из Нью-Джерси. Сторожит останки Адама. Они провалились в расщелину во время землетрясения… Пока воздушное пространство на карантине, Ахмед-ключник приютил его у себя.

— Это нехорошо. Одна моя пациентка считает, что он бес. Во время схождения Благодатного огня ее пробил колотун. Еле до дверей довели. Ахмед не отворил. Дразнил ее, позвякивал перед носом связкой ключей… Но ты-то как туда попала?! В карантин все молельные учреждения заперты.

— Там была щель. Видимо, Ахмед оставил ее для царя Давида.

— Так ты видела царя или нет?

— Видела. Но смутно. Там была эфиопская тьма. Не волнуйся, это не глюки.

— А фонарик включить в телефоне?

— Не сообразила.

— Тогда передай царю, что класть его некуда! — Арон стучит обо что-то трубкой и чиркает спичкой. Поджигателей утешает огонь. — Правда, некуда! Из хостела «Дипломат» привезли двух Иисусов. Пытались распять друг друга на общей кухне. К Магдалинам не положишь — гендерный барьер. Собрал представителей Нового и Ветхого Завета в одной палате…

— Нормальные психи у тебя есть?

— Конечно. Но они этого о себе не знают. Зато знают все про собирателей антологии немецкой поэзии по памяти.

— Это реальная история.

— А твоя — выдуманная?

— Да. Тобой.

Переход в новую форму

Алексея Федоровича она узнает на всех фотографиях, групповых и индивидуальных, она узнает его, как узнавала бы себя. Если бы. Она узнает его не по чертам меняющегося с возрастом лица (выдающийся лоб, большой нос, голубые глаза, тонкие губы, небольшой подбородок), а по взгляду, припечатанному к облику. Не удаются ей портреты. А уж тем более физиогномические пасьянсы. Ими увлекался Владимир Канторович, еврейский дед Алексея Федоровича. Стоял перед зеркалом и измерял штангенциркулем расстояния между лбом и нижней губой, между ухом и носом… Френолог-любитель, он оставил после себя маловразумительный отчет о связи черт его лица со свойствами характера.

«Владимир Абрамович Канторович.

Зубы, овал лица, подбородок

Алексей Федорович не унаследовал от деда интереса к псевдонаучным изысканиям, искрометного юмора в дедовских сочинениях она