Что бы ни случилось, я выполню просьбу отца. Я останусь в безопасности, останусь свободной.

И никогда не позволю им забрать меня.

Настоящее время.

Два года после вспышки

Солнце превращается в тонкую полоску на горизонте, когда я заканчиваю с телом зараженного человека. Подхожу к берегу озера, мерцающему в лунном свете, закатываю рукава и смываю грязь и кровь с рук. Вода ледяная. По поверхности озера дрейфуют опавшие голубиные перья, а стая все еще кружит у меня над головой. Их силуэты видны на фоне звезд.

Я проведу секвенирование[11] ДНК этой стаи завтра, хотя уже предполагаю, что обнаружу там строки того же стихотворения, которые искажаются с каждой последующей мутацией птицы. С очередным новым поколением в этом кусочке появляется все больше опечаток. И уже целые слова превратились в бессмыслицу. Кажется, именно этого поэт и добивался с самого начала.

Руки дрожат от холода и от триггерной[12] реакции на запах зараженного человека. Ее официальное название – острый кратковременный психотический каннибализм, облегченный нейротрансмиттерами адреналина-гамма-два. Но большинство людей называют ее гневом. Зверем, который вгрызается в ваш разум и забирает всю человечность. Трудно вспомнить подробности происходящего после того, как вы уступили ему. Все расплывается в тумане, зубы, плоть и инстинкты. Некоторые люди даже не осознают, что поддались ему, пока не приходят в себя и не видят кровь на своих руках.

«Ты в порядке, рысь?»

Сообщение Агнес вспыхивает белыми буквами перед глазами. Округлый шрифт Courier единственный, встроенный в мою жалкую видеокарту. Когда я наклоняю голову, слова следуют за моим взглядом и раскачиваются на поверхности озера, но пропадают, как только моргаю.

«Да, – отвечаю я, сосредоточившись на слове, пока панель не распознает его. – Я скоро буду у тебя… примерно через час».

«Хочешь, чтобы я встретила тебя?»

«Нет. – Я брызгаю в лицо водой. – Заскочу на рынок по дороге. Набрала кусочки, чтобы обменять на патроны».

Кусочки тела, конечно. В городе есть рынок иммунитета, куда приходят местные жители, чтобы обменять дозы на еду и пули. Я оттащила тело как можно дальше от хижины, отрезала от него пятьдесят доз и засунула их в последний пакет заморозки, а затем постучала им по дереву, пока все внутри не застыло. Этого достаточно, чтобы сохранить иммунитет на долгие годы. Половину я отнесу на рынок, а половину оставлю про запас и спрячу в морозильную камеру, которая работает от солнечных батарей. Я больше не стану пренебрегать ими, не после случившегося этим вечером. Возможно, сегодня вирус подобрался ко мне так близко, как никогда со времен вспышки.

Стадо оленей выходит из-за деревьев на другой стороне озера, чтобы спуститься к вечернему водопою. Они осторожно подходят к воде, смотрят на меня большими задумчивыми глазами, принюхиваются, смущенные моим запахом. Чересчур притягательный аромат. Сера и дым – почти так же пахнет зараженный человек, но отсутствует важная нотка. Мои кожа, волосы, одежда и дыхание пропахли чумой, но я не заражена.

У меня иммунитет.

Вирус fictonimbus[13], так, же известный как гидра, проходит два этапа, прежде чем отправить своих жертв на небеса. Сначала он вызывает в клетках триггерную реакцию, отчего людей начинает лихорадить, а на коже появляется мозаика из иссиня-черных кровоподтеков. Через неделю вторая стадия: вирус обволакивает каждую клетку слоем белков, словно кожух бомбу. Именно эта оболочка испускает запах, вызывающий гнев у окружающих, и только она способна остановить проникновение вируса в ваши клетки.

Вот так и появляется иммунитет. Если съесть мясо зараженного на второй стадии, то вирус не понимает, что он сменил хозяина. И в течение часа он обволакивает клетки, образуя единственный барьер, который способен противостоять гидре. Но стоит быть осторожным. Если съесть мясо зараженного на первой стадии, то вирус атакует тело. А мясо зараженного, который вот-вот взорвется, проделает дыру в желудке прежде, чем переварится. Человек, мясо которого я съела сегодня, тоже находился на последней стадии, но у него еще не проявились предупредительные знаки – капли крови из лопнувших капилляров, намекающие на неизбежную детонацию.

Что не может не радовать, потому что вряд ли бы у меня получилось остановиться после того, как я уже почуяла запах инфекции.

Олени опускают головы, чтобы попить, но их уши дергаются, когда я омываю лицо и руки ледяной озерной водой. Каждый раз, закрывая глаза, вижу лицо мертвеца – постоянное напоминание о том, что мне пришлось сделать, чтобы остаться в живых. Честно говоря, я смирилась с убийствами и даже каннибализмом, хотя до эпидемии была готова поклясться, что лучше умру, чем сделаю это.

Забавно, что люди говорят: «я лучше умру». Ведь на самом деле никто на это не пойдет. Просто никто не знает, на что окажется способен, оказавшись перед лицом смерти. К тому же легко решиться на убийство того, кто все равно умрет.

Но все не так просто.

Нет, меня терзает не факт убийства или иммунитет, зудящий в крови, а то, что каждый раз, когда я делаю это, какой-то части меня это нравится.

Всякий раз, когда человека охватывает гнев, он воздействует на инстинкты, на силу, на желание выжить и на такие основные потребности, как голод. И когда поддаешься ему, то уже ничего не решаешь. Адреналин. Возбуждение. Весь арсенал нейрохимикатов тела стремится к мозгу в виде ошеломляющей награды. И тело пытается убедить жертву, что убийство – это лучшее, что она когда-либо делала.

Это как наркотик, причем очень опасный. Гнева так много, что иногда люди теряются в нем и уже никогда не становятся прежними. Мы зовем их одичалыми. Они сбиваются в стаи и охотятся словно волки, вечно терзаемые голодом и жаждой крови.

Я вытираю руки о джинсы, собираю вещи и иду по гравийной тропинке до хижины. Ночь быстро вступает в свои права, и я едва могу различать дорогу. Зрительный модуль пытается хоть как-то помочь мне, усиливая лунный свет, отчего мир превращается в пиксельный бардак. Перед вспышкой я упрашивала папу написать мне алгоритмы, изменяющие внешность, которые бы сглаживали кожу или придавали ей сияния, но он всегда говорил, что это пустая трата времени. А теперь жалею, что не попросила у него острого зрения или эхолокации, или даже громоздкого модуля ночного видения, от которого остаются шрамы вокруг глаз.