Комнаты эти хранили много секретов. Кое-какие секреты были доверены стенам. «Микроб-кровосос», «Пони – большая шляпа», «Буратина – деревянная дура» – это про преподавателей. «Кеша + Сюзанна = любовь до гроба, дураки оба», «Обмылок – скупердяй», «Лариска Ж. – дешевая проститутка, телефон у Вени Пашкова из 5-й роты», «Катя – любовь моя!» – это про курсантов и их подружек.

– Баб Люба! Баб Люб! – Илья постучался в дверь, обитую для тепла старым курсантским одеялом – колючим, шерстяным, сурового чернозеленого цвета, покричал. Потом потянул за ручку, и дверь открылась.

Бабка сидела в комнате у орущего телевизора и хохотала.

– Баб Люб! – еще раз крикнул Илья.

Бабка вздрогнула, обернулась.

– Тьфу на тебя, анчихрист! – ругнулась бабка Люба. – Что приперся-то, а? Да и хто это?!

– Да я это, баб Люб, курсант Покровский.

– Покровский… А то я знаю вас по званиям да фамилиям! Покровский он! Сюды иди, опознаю!

Илья тщательно обстучал у порога ботинки от снега и по полосатым домотканым половичкам прошел в бабкину комнату, где на кривой тумбочке орал телевизор: мутный голубой экран радовал телезрителей какой-то посленовогодней чепухой.

– Здоров, баб Люб!

– Илюша! Здоров будешь! Ты с какого беса ко мне? У вас же каникулы?!

– Я раньше приехал. Баб Люб, – Илья сразу перешел к делу, – ты пожить меня пустишь на неделю?

– Пустить можно, да комнаты-то холодные! А на улице-то не июль месяц! Разве топить с утра до вечера, дак ведь никаких дров не хватит!

– Баб Люб, дров я достану, много достану, еще и тебе хватит.

– А переколешь дрова-то?

– Переколю – не проблема!

– Дык, поселяйся! В маленькую комнату поселяйся, на втором этаже. Там печка большая, топится легко, но тепло там только до тех пор, пока огонь горит, – это я тебя предупреждаю сурьезно!

Бабка Люба встала со скрипучего стула, прошаркала к комоду, задрала на нем вязанную крючком из простых ниток скатерть и выдвинула ящик.

– Вот ключ от второго этажа, – потрясла она веревочкой, завязанной на узелок, на которой болталась гнутая ржавая железка – ключ от навесного замка. – Девку, поди, приведешь?

Бабка хитро улыбнулась.

Курсант Покровский покраснел и кивнул.

– Ну-ну, веди, дело молодое. Но топи, парень, без остановки, а то вы околеете, а мне отвечать! Хотя не околеешь, раз с девкой, – понимающе хихикнула бабка, прикрыв беззубый рот ладошкой.

Дрова Илья нашел легко: в маленьком магазине за колхозным полем было завались деревянных ящиков. Он легко договорился на ликвидацию завала, заплатив за это три рубля из выделенной родителями сотни, выпросил топор у продавщицы и два часа ломал ящики на доски. Потом нашел попутку, вместе с водителем закидал связки дров в кузов грузовика и через двадцать минут сгрузил все во дворе у бабы Любы. Да еще договорился, что водила в ближайшие день-два привезет по известному уже адресу нормальных дров.

Аню Илья отловил этим же вечером – у нее каникул не было, а был обычный рабочий день, и ровно в восемнадцать ноль-ноль она покинула училище.

– Ань! – выдохнул Илья, шагнув к ней прямо из темноты.

Аня вздрогнула и тут же улыбнулась – узнала Илью. Он обнял ее, прижался холодным носом к ее щеке и в этот самый момент понял, как она дорога ему, как ему плохо было без нее почти девять дней и что надо что-то делать, потому что жить без нее он больше не сможет.

– Я больше не смогу без тебя жить, – выдохнул Илья ей в ухо.

– Я тоже…

Они выбрались из дворцового парка, быстро пробежали до трамвайной линии, за ней пересекли улицу и – вот он, бабы-Любин дом: дым из трубы столбом в темное небо уходит, стекла оконные снежными узорами расписаны, будто не бабка Люба древняя проживает в избушке, а Снежная королева. И соседи у нее теперь, этажом выше, Кай и Герда…

В конце января Илья отправился на практику в свое первое плавание на учебно-производственном судне «Профессор Хлюстин». Первый рейс и сразу столько впечатлений от посещения заграницы. Швеция, Дания, пролив Ла-Манш, из которого с одной стороны видна Франция, а с другой – Англия. А потом настоящая итальянская сказка – Неаполь.

Он и по прошествии многих лет помнил события той малой практики до минуты и, как ему казалось, знал Неаполь, как свой родной город. А когда попал туда спустя много лет, не узнал ничего. Все-таки впечатления юности, они совсем другие – более яркие, запоминающиеся не только картинками, но и звуками, запахами. А по прошествии времени…

В общем, кто там, журналист Песков, что ли, сказал про Антарктиду? Ну, то, что мальчишки, только мечтающие о ней, более счастливы, чем те, которые там побывали?! Он прав. Сто раз прав. Про Антарктиду сказал, а применимо к любому месту на земле.

У Ильи Покровского этот итальянский город-порт навсегда засел в сердце отметинкой-занозой, потому что он безумно страдал и скучал по Ане, дергался, и рвался на части, и ждал-ждал-ждал окончания этой малой практики. И даже тайком ото всех всплакнул однажды в подушку.

В Неаполе он купил Ане подарок – игрушечный театр кукол, который умещался в небольшой коробке. Куклы надевались на руки, как перчатки. Не трогаешь такую куклу – она спит, берешь в руки – оживает. Куклы были маленькие, смешные. Как они назывались и к какой итальянской сказке относились, Илья не знал. Но он чувствовал себя Карабасом-Барабасом! Он перебирал кукол, представляя, как обрадуется Аня.

Хотелось еще привезти ей настоящую пиццу, но такой «сувенир» не довезти не испортив, поэтому он купил на оставшиеся гроши открыток с видами итальянских городов. На большее валюты не хватило.

* * *

А дома его ждал «сюрприз» – всем сюрпризам сюрприз! Аня была беременна. Она уволилась из библиотеки училища, чтобы пальцем на нее не показывали, и, пока еще не было видно живота, устроилась на работу в университетскую библиотеку. Правда, теперь ей приходилось ездить в город каждый день, но это ее не пугало. Куда страшнее оказалось то, что было у нее дома, когда родители узнали, что они станут бабушкой и дедушкой.

Мама рыдала в голос на кухне, а отец напился в зюзю. Правда, этот карибский кризис как начался, так и закончился. Причем совершенно неожиданно. Отец вдруг высморкался шумно и сказал, рубанув воздух рукой:

– Ну и хрен с ним, раз не хочет жениться! Что ты первая, что ли, в подоле-то принесешь?! – Батя при этом утер слезу, что говорило о крайней степени алкогольного опьянения. – Анька! Ты скажи – кто отец, и я ему просто шею сверну, раз жениться не хочет!

– Пап, а кто сказал, что не хочет-то? – Ане было жалко родителя, растрогавшегося до слез, и немножко смешно. – Он просто не знает еще ничего!

– Как это не знает? – в один голос спросили мать и отец.