– Я не хотел, – шепотом сказал гегемон.

– Суд определит, – ответил следователь.

За окнами кабинета начинало темнеть.

– Эк его, – сказала уборщица, сметая обломки лысой головы в совок.

Следователь выразительно на нее посмотрел, запер документы в сейф, спустился по лестнице и вышел на улицу. Было свежо и тихо, только с соседнего переулка доносился истерический женский хохот и милицейский свист. Следователь пошел на звук и пробрался сквозь толпу.

На тротуаре в кольце зевак стоял маленький и совершенно голый Вахтанг. Из предметов первой необходимости на нем были только ботинки, носки и бабочка. Причинное место Вахтанг прикрывал кепкой. На обритой груди были вытатуированы таксистские шашечки.

– Вы бы оделись, гражданин, – внимательно рассмотрев Вахтанга, сказал следователь. – А то это статья…

Народ продолжал хохотать. Но если бы народ повнимательнее вгляделся в выражение лица голого человека, он бы смеяться перестал.

Такси медленно погружалось в воды Москвы-реки. Глядя на него, на набережной, среди возбужденной толпы, стоял сивоусый таксист.

– Я не вру! Я сам видел! – раздался рядом звонкий детский голосок. – Дядь! – потеребил сивоусого обладатель звонкого голоска. – Они не верят. Дядь, улыбнись! Ну, пожалуйста, дядь…

Сивоусый оскалился. Зубы у него были аккуратно выбиты через один, что создавало ощущение фирменного знака «шашечки».

– Видал? – обрадовался ребенок и повернулся к другому. – А ты не верил! Щелбан тебе.

Под знаменем с Георгием Победоносцем, поражающим змея, и транспарантом «Спасай Россию!» сидел средних лет мужик с тревожным лицом. Позади мужика стояла пара молодцев в военизированной форме; перед мужиком сидели ходоки от таксистов.

– Это армяне были, – говорил один.

– Точно, армяне! – соглашался другой.

– А может, наоборот, азербайджанцы, – сказал третий.

– Хотя, может, и грузины, – сказал первый.

– У осетин тоже носы, – поделился наблюдениями второй.

– Это один хрен, – наставительно пресек диспут мужик под знаменем. – Кавказ?..

– Кавказ, Кавказ! – подтвердили таксисты.

– Кепки, рынок, акцент?

– Точно, – согласились таксисты.

– Что же это с Россией-то делают, а?

– Что? – встревожились таксисты.

– Это ведь геноцид, – сообщил мужик под знаменем.

– Чего? – не поняли таксисты.

– Темен еще народ, – пожаловался мужик военизированным под знаменем.

– Уничтожить хотят русских людей, – хмуро пояснил один из военизированных.

– Точно, хотят, – согласился таксист. – Гарифуллину чуть глаз шампуром не выткнули.

– При чем тут Гарифуллин! – крикнул мужик. – Русь в опасности! Кавказцы, чучмеки всякие, сионисты… Евреев там не было ли? – спохватился он.

– Вроде нет, – переглянулись таксисты. – Хотя, – вспомнил один, – одного вроде Давидом звали. Он еще старуху какую-то трахнуть хотел.

Это стало последней каплей.

– О-о-о-о! – закричал мужик. – О-о-о-о!

И, перестав кричать, сказал первому военизированному:

– Собирай народ, Гриша, час настал.

Утром у рынка Гиви Сандалия, напевая «Сулико», сгружал с уазика ящики с помидорами.

– «Но ее найти нелегко-о… – пел Гиви. – Долго я томи-и-ился и стра-а-адал, где же ты…»

Тут глаза у Гиви округлились, и он перестал петь: в магазин «Молоко» входила с кошелкой та самая старуха.

– Дорогой, – сказал Гиви шоферу уазика и, не глядя, вложил в его руку комок денег, – я отойду, мне очень надо.

– Старую знакомую увидал? – спросил шофер.

– Очень старую, – ответил Гиви Сандалия, сверкнув зубами.

Из магазина «Молоко» старуха заглянула в булочную, потом постояла за яйцами, пособачилась в бакалее – и везде за нею барсом крался Гиви Сандалия.

Наконец она отправилась домой, продолжая вслух доругиваться с продавщицей, и Гиви приблизился до расстояния броска. Но провидение хранило старуху: у самого подъезда она встретила соседку, и в подъезд они вошли вместе.

Гиви подождал, задрав голову, пока наверху хлопнет дверь, и, выйдя из дома, многообещающе глянул на угловые окна третьего этажа.

Отодвинув занавеску, Джон О’Богги увидел внизу брюнета с орлиным носом. Брюнет внимательно смотрел на его окно. Агент отпрянул от подоконника и прошел в кухню, где старушка выгружала нехитрую утреннюю провизию.

– В магазин ходили? – нежно осведомился он.

Старуха не ответила, продолжая доругиваться с продавщицей.

– Можно вас на минуточку, Марья Никитична? – попросил агент «Минотавр», разминая за спиной пальцы рук.

– Зачем? – поинтересовалась старушка.

– У меня есть бутылочка можайского молока и немецкие собачьи консервы из ветеранского заказа, – сказал О’Богги и очаровательно улыбнулся. – Отметим новоселье.

Гиви повесил трубку и вышел из телефона-автомата. Через минуту к рынку начали съезжаться машины. Из них, в полном вооружении, стали выходить грузины. Гиви, размахивая руками, показал им подъезд, а сам бросился обратно на рынок. Там, купив большую жесткую грушу, он выломал из ящика доску с гвоздем и насадил на него фрукт. Продавец груш с интересом следил за происходящим. Соорудив палицу, Гиви подмигнул визави и несильно тюкнул его грушей по голове. Продавец взвыл.

– Замэчателно, – сказал Гиви.

И бросился к машине, где на заднем сиденье сидел уже одетый, и очень хорошо одетый, Вахтанг.

– Вахтанг, – попросил Гиви, – пусти к старухе меня. Очень хочу.

Старуха, с кляпом во рту, сидела на унитазе, примотанная к трубе бельевой веревкой.

– Извините, Марья Никитична, – сказал в направлении санузла Джон О’Богги и чуть отодвинул занавеску: вокруг дома, уже не скрываясь, стояли брюнеты в одинаковых кепках. – Ничего личного.

– М-м-м, – сквозь кляп ответила старуха.

– Не понял. Ну да это и не важно. Важно, что вы позвонили в милицию.

– М-м-м, – промычала старуха.

– Вы, вы, – заверил О’Богги.

– М-м-м!..

– Не вы? Ну ладно, – пожал плечами агент «Минотавр». – Теперь это все равно.

Вынув из кармана бутылочку виски, он отвинтил крышку и налил в нее; потом накапал старухе валерьянки.