на своём плече и тут же скинул её. Но рука оказалась настойчивее. Она снова схватила меня, сжав плечо так, что я чуть не вскрикнул, и затрясла.

А потом всё было как-то сложно, но в то же время – до ужаса просто. Я оттолкнул врача, а он, как неваляшка, снова оказался передо мной и не то, чтобы сильно, но ловко и метко ударил меня по лицу. Я тряхнул головой, сбрасывая боль, словно бы затушенную анестезией, и набросился на него.

Тогда я готов был убить его, и если бы кто-то сказал мне, что через несколько месяцев он станет крестным моей дочери, я бы для кучи навалял и ему.

А в тот вечер – безветренный, бессмысленный и безнадёжный – мы с врачом, принимавшим роды моей жены, которые кончились её гибелью, боролись на аллейке ко входу в родильное отделение, барахтаясь в тёплом воздухе, как два окуня в прогретой солнцем воде.

В какой-то момент я отвлёкся и дал схватить себя за шею. Врач тут же пошёл на удушающий, и я закряхтел, как подстреленный селезень.

– Успокоился! – шипя, приказывал мне в ухо врач. – Хватит с тебя. Я тоже за неё боролся, знаешь ли! И за неё, и за ребёнка. До последнего боролся! И реаниматологи. Мы все пытались её спасти! И нечего теперь искать виноватых.

Я уже почти отключился, когда он оттолкнул меня обратно на скамейку.

– И глупости перестань творить! – заорал он. – Ребёнка он не заберёт… Да это твой ребёнок, идиот! Да она умерла, чтобы у тебя был этот ребёнок!

Я сидел, размазывая по лицу сопли и кровь. Я был жалок.

Но вдруг мне всё стало понятно. Регина умерла.

Умерла!

Я больше не увижу её, не обниму. Не услышу её голоса, не рассмешу, не согрею её руки, когда она зимой забудет перчатки. Не займусь с ней любовью.

                              ***

Я не помню, что было после её смерти. Точнее – помню отрывками. Очень смутно в моей памяти остались похороны. Словно бы я когда-то давно смотрел фильм, а теперь пытался вспомнить его по фрагментам.

Помню, как плакали её родители. Как рыдала моя мать. Как в последний раз коснулся губами холодного лба Регины, солёного от моих собственных слёз.

Помню, как плакал ребёнок. Ночью. После того, как всё закончилось, и я остаться с дочерью в пустой квартире один на один.

Меня не брал алкоголь. Меня вообще вряд ли хоть что-то могло бы взять: хоть наркотики, хоть транквилизаторы.

Я не мог ориентироваться во времени. Оно то бежало, то наоборот замирало, а я плыл по нему, как по реке. Из ниоткуда в никуда.

Дочь плакала часами. Без перерыва.

В тот день, когда я забирал её из роддома – в день похорон моей жены, – мама Регины попросила отдать ей Диану. Но я не отдал. За два дня до этого я пришёл в отделение, где лежали новорождённые, увидел свою маленькую принцессу, эту сморщенную, красноватую, спящую куколку, и стало страшно потерять ещё и её. И под одобряющий хлопок по спине врача, принимавшего роды, я перешагнул порог родильного дома со своей дочерью на руках.

И в первую же ночь мне самому захотелось рыдать от этих криков, от того, что ребёнок никак не засыпал, не брал соску, не пил из бутылочки.

Ближе к утру я сдался и вызвал скорую.

Приехавшие врачи, сами полусонные, осмотрели ребёнка, и взглянули на меня как на кретина.

– Мама девочки где?

– Умерла при родах.

Тогда ещё я разделял эти слова, но оттого, что мне часто приходилось их повторять, вскоре они срослись в одно.

Медики переглянулись. Перестали смотреть на меня как на кретина, начали с сожалением.

– Колики у неё, – сказал один. – Лекарства есть какие-нибудь?

– Не знаю, – честно признался я.

Видимо, им было слишком жаль меня, и поэтому они не стали говорить, что я бестолковый отец.

– Купите лекарства. Будет легче.

Они написали на бумажке названия и уехали, уже в коридоре предложив мне утром вызвать на дом участкового педиатра.

Но я не стал ждать утра и позвонил врачу, принимавшему роды моей жены.

– Да, – сонно ответил он.

Я представился.

– Да, привет, – сказал он. – Что-то случилось?

– Случилось. У Дианы колики.

– Бывает, – зевая, протянул врач. – Она же ребёнок.

– Можешь привезти лекарства?

– Нет, я на дежурстве.

– И что мне делать?

– А я откуда знаю? Я только принимаю роды, что там дальше с детьми делают – не моя забота.

– Она орала несколько часов подряд!

Врач вздохнул.

Уверен, он всей душой хотел бы послать меня к чертям, но не стал. Вместо этого он сказал:

– Ляг на спину. Положи её себе на живот. Может, пройдёт.

– То есть – как? – не понял я.

– Ну как-как? – раздражался врач на другом конце провода. – Положи ребёнка животом себе на живот. Что непонятного?

Я взглянул на Диану. Она была крошечной и слабой, как котёнок.

– Она задохнётся, – промолвил я.

– Да не задохнётся она! Только ты смотри, с ней вместе не усни, а то ещё придавишь.

– Что у тебя за советы идиотские? – разозлился я.

– Нормальные у меня советы! – разозлился и он. – Не нравятся – слушай крики. А мне раньше шести не звони!

И этот урод бросил трубку.

Я швырнул телефон куда-то в стену и принялся снова качать Диану и ходить с ней из угла в угол, из комнаты в комнату.

Наконец я не выдержал. Лёг на постель и осторожно, затаив дыхание, положил дочь себе на грудь, готовый тут же вскочить, если что-то пойдёт не так. Но Диана очень ловко для такой крошки отвернула головку в сторону. Ей в самом деле не грозило удушение.

Она поплакала ещё несколько минут, а потом уснула.

И я уснул. Но так чутко я не спал никогда в жизни.

                              ***

Тогда я ещё не понимал, что с этого момента начал возвращаться к жизни. Да, Регины больше не было со мной, хоть она и оставалась в моей памяти и моём сердце. Но у меня на руках был другой человек, которому я был нужен. К которому сам я привязывался с каждым днём всё сильнее и сильнее.

Я любил свою работу, мне нравилось погружаться в неё с головой, но я сразу же выныривал, если звонила моя мама или мама Регины и говорила, что у Дианы поднялась температура.

Вообще, вытащить человека из мрака – ровно как и убить – способны именно мелочи. Радостные или тревожные, раздражающие или дающие облегчение.

Мне не