Она чувствовала, как растет отделяющее ее от них расстояние — особенно от Иды, которая училась в далеком университете Западной Виргинии и имела кавалеров в полудюжине городов.

Сын, Хью, должен был через год выйти из Йейла, он состоял там в клубе “Череп и Кости” и играл относительно приметную роль в протестах против допущения женщин в этот университет, в чем она усмотрела еще один выпад против нее. Он даже произнес речь, посвященную особенностям женского поведения — в частности, поведения одной молодой леди, распускавшей сплетни касательно тайных обрядов его клуба, сведения о которых она вытянула из своего изгнанного из “Черепа и Костей” любовника, — это публичное выступление сделало роль Хью еще приметнее.

Став теперь более одинокой, чем когда-либо в жизни, она далеко не раз вдруг ощущала себя даже большей узницей, чем та заоконная девушка в наручниках. Как-то вечером ее даже обуяло искушение позвонить юному садовнику и попросить, чтобы тот свез ее в “Городскую таверну” Бронксвилла — попить пива. Сильнее всего изнывала она в дни университетских уик-эндов и каникул ее детей, дни эти проходили тише тихого, даже без телефонных звонков; дети гостили у отца, который, как говорили, пустился, большое ему спасибо, с новой своей вертихвосткой во все тяжкие и объявил о скорой их женитьбе. В самой последней колонке светской хроники эта парочка описывалась как “кружащая в вихре удовольствий”, там же сообщалась новость совсем свежая: вертихвостка, прежде чем выползти на нью-йоркскую сцену, вовсе не была южной красавицей, состоящей в “Фи-Бетта-Капа”, а служила в отделе невостребованных писем нью-джерсийской почтовой конторы.

Следует все же признать — бывший муж только и располагал, что большим жалованьем, хотя, возможно, и не настолько большим, чтобы перебраться из его не такого уж и дорогого любовного гнездышка на Западной 67-й в роскошные апартаменты на Парк-авеню с их высокой арендной платой. Да еще имея на попечении честолюбивую молодую актрису, несомненную алчную авантюристку, вцепившуюся мертвой хваткой и в Стива, и в собственную актерскую карьеру. К тому же Стив ясно дал детям понять, кто оплачивает их далеко не дешевое университетское образование, и, отказав обоим в карточках “Америкэн экспресс”, которую вертихвостке своей все-таки подарил, выдавал им каждую неделю по сто сорок пять долларов на карманные расходы.

А ей, боже ты мой, приходилось ныне не только оплачивать квартиру, но и отдавать немереные деньги за складское хранение мебели из дома в Скарсдейле. Еще немного, и выяснится, что дешевле будет пустить ее с аукциона или просто кому-нибудь подарить. К тому же теперь у нее не было собственной просторной лужайки, на которой она, смазывая спину цитронелловым маслом, провела столько летних вечеров, а когда комаров было не слишком много, позволяла себе удовольствие пописать на свежем воздухе — бабушка называла это “не спускать азот в унитаз”. И однажды попала под луч фонаря, которым посвечивала из своего окна закованная девушка.

Урезая расходы, она теперь посещала своего аналитика лишь дважды в месяц. И в надежде избавиться от приступов депрессии, насылаемой сузившимися границами существования, собрала библиотечку из книг серии “Помоги себе сам” и старалась проделывать кое-что из рекомендуемого в них. Выяснилось, впрочем, что после отказа от мартини главным ее удовольствием, позволявшим снять напряжение, стали два бокала средней сухости хереса, употребляемых под картофельные чипсы, смесь из разных орешков и магнитофонную запись Элгара — слушая его, она воображала себя сидящей на террасе английского загородного дома и озирающей луга с неспешно пасущимися в них оленями и прочим рогатым скотом, луга, в которых не слышно, как на путях Нью-Йоркской центральной взревывает скорый.

Спиртное все еще играло в ее жизни немалую роль, хоть она не желала и вспоминать о том, как держала в холодильнике наготове целый кувшин сухого-пресухого мартини, который они со Стивом привычно высасывали, когда он возвращался с работы, что в конечном итоге привело их примерно к бутылке джина в день и обвинениям со стороны Дочери:

— Давай начистоту, твоя с папочкой давняя привычка хлестать перед обедом коктейли понемногу обращает вас в пару запойных забулдыг. Папу она сделает импотентом, а если тебя и это не волнует, так знай, кожа твоя будет ни к черту, зато ты обзаведешься большой жирной задницей.

В особенности уязвило и унизило ее слово “забулдыга”, произнесенное с весьма ощутимым оттенком всезнающего превосходства. Впрочем, отвергнутая семьей и вынужденная жить в стесненных обстоятельствах, она еще сохраняла прежние нравственные и духовные качества и даже в минуты самого что ни на есть одинокого одиночества думала, что все могло сложиться и хуже. Хотя, по правде сказать, напасти сыпались на нее как-то слишком уж быстро, со скоростью кувалды, падающей на большой палец ноги. Приготовьте вторую ногу. Во-первых, когда она пожаловалась, что дети больше не навещают ее, Стив не преминул в свой черед двинуть ей под дых:

— Я тебе прямо скажу, Джоселин. Все считают, что у тебя временное эмоциональное расстройство. И ты, вероятно, нуждаешься в помощи.

— Боже, о чем это ты?

— Ну, пока ты еще жила в доме, туда не раз вызывали полицию. Ты подстригала в полночь лужайку. Выпалила из дробовика в телевизор. Да-да. Мне звонил мастер по ремонту. Суть в том, Джоселин, что дети любят и обожают тебя, но считают опасной, боятся, что ты можешь случайно кого-нибудь укокошить.

— Да умоляю тебя, все, что я делала тогда и делаю сейчас, так это пытаюсь удержать на расстоянии незваных гостей, пока сама сижу в одиночестве и слушаю Элгара.

— Ну, и это, быть может, тоже дурной знак.

— К твоему сведению, это всего лишь удовольствие, уверена, впрочем, что даже ты должен понимать — насильственной смертью теперь никого, в том числе и грабителей, не испугаешь.

И пока она в течение нескольких дней переваривала сообщенные мужем новости, кувалда ударила снова. Деньги, полученные от продажи дома, она отдала в умелые руки сведущего консультанта по капиталовложениям, давнего знакомого Стива, уверявшего, что этот человек возведет для нее высоченный кафедральный собор финансов, который простоит века и даже детям ее позволит вести праздную жизнь. И вот вам, впечатляющая эта постройка, простояв ровно восемь месяцев, рассыпалась в прах.

Провальные инвестиции включали в себя деньги, пропавшие по причине банкротств компьютерной фирмы и геологоразведочной компании; впрочем, это были сущие пустяки в сравнении с ее долевым участием в абсолютно надежном увеселительном бродвейском шоу с танцами, на репетиции которого ее несколько раз приглашали и которое сразу после премьеры было громко обшикано “Нью-Йорк тайме” в рецензии, снабженной броским заголовком

ПРИСКОРБНО ПЕЧАЛЬНЫЙ ПРОВАЛ

Каковое обстоятельство выяснилось сразу после полуночи, когда она оказалась стоящей в полном одиночестве в большом и мрачном зале торжеств, который располагался в глядящем на Центральный парк желтого кирпича здании и опустел ровно через сорок пять секунд после обнародования упомянутой рецензии. Чем и закончилось ее чарующее и романтически волнительное пребывание за кулисами театрального мира. В прорву коего она спустила почти двести тысяч долларов.