Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Я проклинала тебя, — каялась я, — и одновременно не понимала.
— Я бы тоже не поняла, — сделала глоток, — даже в свои двадцать.
Как оказалось, она была старше меня на одного Арнольда — семь лет. Я думала о том, как она только шла в школу, в то время, как папа впервые встретил маму и думал, что влюбился навсегда. Встав со старого больничного сидения, я побежала к автомату со сладостями, желая вовсе исчезнуть. Маленькая монетка упала в щель, но мой батончик с нугой и орехами не хотел скатываться, а застрял.
— Не работает? — спросил у меня мальчик лет пятнадцати, подойдя ближе и, по всей видимости. — Жаль, — тоже хотел что-то сладкое.
— Ты лежишь здесь? — спросила я, притормозив его.
— Хожу, — прихрамывая, он отошёл на два шага назад, указав на ноги, чуть синеватые, — но последние полгода только лежал, — ударил рукой по автомату — и оттуда выпал батончик. — А ты?
— Мой отец здесь лежит.
— Ничего серьёзного? — спросил он своим писклявым голосом.
— Пара переломов.
— С этим можно жить, — его смех смешивался с хрипотой.
В тот вечер я узнала, что его зовут Вильгельм и у него цианоз вперемешку с лишней кучей болячек, из-за которых он провёл приличную часть жизни разъезжая по больницам вместе с матерью, которая уволилась с работы, лишь бы быть рядом. Тогда я и решила, что потеряла «папу», но приобрела нового друга.
— С такими людьми нужно быть аккуратнее, — сказала женщина, подошедшая ко мне после того, его позвала женщина-врач.
— О чём вы?
— Вильгельм тяжело переносит людей и переживает, когда они уходят, — позже я узнала, что со мной говорила его мама. — Ему нельзя волноваться — последствия могут быть печальными.
Таких людей, как он, я встречала только в кино: на грани между жизнью и смертью, больные и обезвоженные, но не желающие жалости.
«Ещё увидимся!»
Карлинген засыпал по мере того, как часто «французы» выходили из кабака и сколько стаканов арманьяка выпивала Анна, сидящая напротив меня, периодически перебивая привкус алкоголя водой и выкрикивая «гарсон!» со своей поддельной картавой “r”. Бармен, всё так же вытирая стекло от пыли, внимательно слушал разговоры девушек, как вдруг время само себя переиграло: в помещение вбежали двое молодых мужчин без жёлтых жилетов.
— Всем арманьяка! — крикнул один из них, изрядно заряженный. — Всем!
С порога двое приметили Элизу с Анной, таких же молодых и красивых, но девушек, отчего встали рядом и делали вид, что им негде сесть, хотя свободных мест становилось всё больше и больше.
— Некуда сесть? — игриво спросила подруга героини, опираясь о стойку.
— Мадам, — один из них был в шляпе, — верно, — после чего снял её.
Второй же точно уставился на Элизу взглядом не влюблённым, а, скорее, говорящим: “Где-то я Вас видел или слышал”, отчего она не сдержалась и спросила:
— Что-то не так?
— Нет, — помотал головой. — Вы случаем не из наших кругов?
— Я из Штатов, — ответила Элиза, забыв свою “правду”.
— Штатов? — повернула свою голову собеседница. — Разве не из Канады?
— Да, — заметно начала волноваться. — Родилась в Торонто, а приехала из Вашингтона.
В отличие от Мюнхаузена у Элизы не было усов, хотя они выступали в лет двенадцать и тут же были деактивированы, но во всём остальном их нельзя было отличить. Говорят, что мужчина никогда и не врал: у него был свой мир, где царствовала своя правда, даже если для всех она была разной.
— Не желаете прогуляться? — спросил первый, определённо менее скромный за второго. — У нас прекрасный городок! А вы, как я вижу, — указал на их чемоданы у стоек, — приезжие.
— Где Вы заселились? — спросил второй, обратившись к Элизе.
— В гостинице у Кристофера, — встав, ответила за неё Анна, — у мужчины с огромной собакой, — тогда я и узнала, что ночевать мы будем в одной гостинице за одну скидку и в соседних номерах.
— Арне Могнсен, — представился первый, чуть задрав голову.
Симон Клаусен, второй из их шайки, был совершенно другим, начиная от полоумного выражения лица и заканчивая статусом в обществе. Особенно Элизу привлекали их не голландские фамилии: “Монгсен и Клаусен не похожи внешне на нидерландцев и зовутся совсем не так”, — размышляла она, разглядывая их лица.
Недолго думая, девушки решили встать и покататься свои чемоданы по ночному Карлингену, особенно красивому, хотя и идея гулять с незнакомцами казалась Элизе чересчур глупой и небезопасной. Они шли стеной отдельными группами, разделёнными по половому признаку. Во время прогулки по улице в основном говорил Арне, временами расспрашивая девушек о прошлом, но Элиза была вынуждена умалчивать детали, где-то недоговаривать, но придерживаться действительной правды о семье, которую рассказывала ещё около пары часов после рассказа про парковку.
— А у Вас? — решила спросить она, посматривая на Симона сбоку.
— Жизнь удалась, — посмеялся он. — С детства живу с родителями в хорошем доме на окраине городка.
— Не думали уехать отсюда?
— Нет. Никогда не узнаешь, как долго мы будем ещё вместе, — шуршал лакированными ботинками по асфальту. — Каждый год, проведённый с родителями, я представляю как шанс пожить с ними немного больше.
— Боитесь их смерти? — неожиданно спросила Анна, чуть пошатываясь, из-за чего подруга держала её за руку.
— Когда Симон был подростком, их семья потеряла Ребекку, — выкрикнул Арне.
— Кто это? — поинтересовалась Элиза.
— Его младшая сестра.
— Не стоит, — Симон начинал отмахиваться руками.
— И знаете, Элиза, — первый выступил за “стену” и шёл спиной вперёд, — они до сих ищут её! Каждый вечер не обходится без того, чтобы он проходится по городу, а в особенности по порту, думая, что она может приплыть сюда.
— Вы верите, что она жива? — спросила Анна у Симона, поглядывая сквозь мою фигуру, замечая, что в ответ он кивает.
Эта бесконечная борьба за веру в то, что всё будет, как раньше, казалась Элизе безнадежной. Традиции, которые проедают до мозга костей, лица, запомнившиеся на всю жизнь, и движения, приследующие людей в виде привычек, остаются лишь в памяти. “Если Ребекка и умерла десять лет назад, то Симон зря её ищет, а если жива, то он вряд ли её найдёт”, — думала она, побоявшись произносить это вслух.
— Как вам наш арманьяк? — спросил Арне с улыбкой.
— Отличный, — ответила Анна, посмеиваясь, — жаль, что Элиза не попробовала.
— Вы не пробовали? — удивлённо спросил Симон. — Почему?
— У меня аллергия на алкоголь, — покашляла. — Как— то раз в детстве мой отец дал мне выпить
