Тот кивнул:

– Стойгнев справный хозяин, у него отдохнете.

Стойгнев со смешанным чувством наблюдал, как во двор въехал конный отряд. Войт покосился на пришлых, затем требовательно посмотрел на Стойгнева, тот отлепился от окна и кликнул жену и дочерей.

Когда семейство вышло во двор, пришлые слезли с седел. Усатый сразу устремился к колодцу. «Журавль» покорно согнулся. Донесся слабый плюх. Гридень сбросил рубаху в пыль, потянул ведро. Веревка натянулась, ведерко застыло над головой, с края ведра на спутанные волосы Буслая пал прозрачный ломоть. Льняные вихры прилипли к голове, холодная волна наткнулась на крученую гривну, сердито зашипела, шея окуталась облачками пара. Потеплевшие струйки скользнули по обнаженной спине, ласково пригладили под левой лопаткой косой шрам. Земля влажно охнула, в стороны порскнули шарики намокшей пыли.

Войт с высоты седла обратился к хозяину подворья:

– Здрав будь, Стойгнев. Не откажи принять людей князя Яромира, сегодня у них был трудный день.

Стойгнев развел руками:

– Гость в дом – бог в дом.

– Они людей Корчуна побили, разбойного нападения можно не бояться.

Жена Стойгнева – женщина с суровым лицом – всплеснула руками, две дочери в длиннополых сарафанах ойкнули. Стойгнев открыл рот – аспид пролетит, не обломав крылья.

– Отож, – только и молвил хозяин.

Войт кивнул:

– Мы щас в лес, надо зарыть останки, не хватало возле жилья умрунов.

Стойгнев бросил взгляд на багровый щит Дажьбога, брови сошлись на переносице.

– Так ночь скоро.

– Успеем, – заявил войт непререкаемо и свистнул подручным.

Конь с места взял галоп. Отряд всадников устремился к стене леса. Стойгнев отмахнулся от поднятой пыли, оглянулся на жену, та мигом исчезла в доме: придется постараться для гостей.

Отроки привязали коней, споро расстегнули подпруги, со спин животных свалились седла. Вьючные кони облегченно вздохнули, когда поклажа переместилась наземь. Стрый, наблюдая одобрительно, кивнул хозяину, а плескающемуся гридню крикнул:

– Буслай, хватит полоскаться, лягухой станешь.

– Авось, не стану, – буркнул воин и поспешно опрокинул на себя ведро. Двор заполнило шумное фырканье.

Стрый стянул рубаху, способную укрыть коня в непогоду. С довольным ревом повел плечами. Под кожей забегали упругие шары мускулов, застарелые шрамы надулись от притока крови сытыми пиявками. Воевода подставил волосатую грудь уходящему солнцу, пальцы нырнули в меховой покров, лицо сладко перекосило. Ногти чесали кожу с тонким хрустом, будто кот обдирал леща.

– Что стоишь? Окати водой! – прикрикнул он на Буслая.

Ведро спешно исчезло в прохладном срубе. Гридень выволок наружу, взмахнул руками, и солнце окрасило струю багрецом. Воевода вздрогнул, с губ слетел довольный рык, могучие лапы растерли капельки, повисшие бусинами на волохатой груди. Стойгнев кивнул притихшим дочерям, те мигом подскочили к воеводе и со смехом и шуточками принялись обмывать мощное тело.

– Добро! – провозгласил воевода.

От мощного баса попряталась дворовая живность. Пес в конуре подумывал выломать стенку и сбежать. Даже дружинные кони неспокойно переминались.

Тонкие руки молодок зарылись в густой волос груди и спины, так что воевода скорчил довольную рожу.

Буслай завистливо прищелкнул языком и подошел к Люту; с мокрых портов стекали мутные струйки, за гриднем потянулась цепочка шариков мокрой пыли. Жена Стойгнева мигом оказалась рядом, протянула рушник.

– Благодарствую, матушка, – сказал гридень с легким поклоном.

Мягкая ткань бережно прошлась по мокрой коже, неспешно выпила влагу. Буслай обтерся до хруста и с поклоном отдал рушник.

Лют переглянулся с отроками, в воздухе повисли сдержанные смешки: купание воеводы напоминало помывку матерого кабана, такого же волохатого, мощного и вонючего.

Густая волна от распаренного тела затопила двор, глаза дружинников защипало. Ждан сжал крупный нос двумя пальцами и шумно высморкался.

От колодца доносился довольный рев, в басовые звуки вплетались тонкие вскрики: воевода пустил в ход руки – толстые коренья пальцев сомкнулись на пухлых задах.

Стрый довольно захрюкал:

– Вот здесь, девоньки, потрите. О, благодать!

Девицы обтерли воеводу насухо, и жена Стойгнева повела его за руку в дом.

– Быстрей тут, – наказал Стрый Люту и отрокам.

Лют стянул рубашку. Брови Стойгнева затерялись в прическе: обнаженный торс гридня походил на латаную рубаху; грудь, спину и живот покрывала сеть белых рубцов, будто воин побывал в когтях Змея. Отроки оставили коней, принялись обливать гридня.

Буслай пошел в дом, у порога обернулся и завистливо посмотрел на Люта. По малости лет не сподобился хоробрствовать на Пепельном валу, где Лют добыл славу великого воина. Бывало, во сне являлись картины боев, где неустрашимый Буслай повергал кочевые орды ясагов, вождя брал в плен, а вражье знамя подстилал для любовных утех.

Сладкие сны! Уголки губ гридня опустились. У Люта было наяву, а он… Что ж, сейчас хотя бы за стол сядет первым.

Стойгнев изумленно разглядывал воина, от которого исходила незримая волна мощи, недоступной простому человеку. Уж на что могучаны сынки, справные охотники и силачи, вечно в лесу пропадают, ворочают пни вековые, но поставь обоих супротив гридня – не сладят.

Да что гридни? У Стойгнева закралось подозрение, что даже отроки, прислуживающие безропотно, способны поколотить его сыновей. Как бы ни были широки в плечах и крепки сыночки, но они смирные земледельцы, у них нет того неукротимого огня, что тек в жилах воинов. Так и бык больше и сильнее человека, но кто кого ведет на бойню?

Буслай сел за стол рядом с воеводой, перед тем уже поставили парующий чугунок щей. Воевода попросил яичницу и молока, гридень едва подавил смешок.

Воевода любил яйца и молоко без меры, что пуще сгущало слухи: его отец – Волос-Змей. Но кто скажет такое вслух, будет выковыривать голову из плеч.

Буслай взял деревянную ложку, и парующие щи, сготовленные с кусочком сала, провалились в живот. Гридень был бы рад и гречихе или просу с молоком, но хозяйка метала на стол разносолы, видать, в благодарность за разгром ушкуйников.

Хрустящий хлеб, разваристая гречневая каша, свежая и соленая рыба, яйца, свежая капуста, репа пареная, огурцы свежие, на уксусе и соленые, лук и чеснок. Запивал кушанья квасом. Мелькнуло недовольство: могли налить и олуя, хоть светлого. Впрочем, и на том спасибо.

Когда в дом вошли Лют с отроками, Буслай сыто отдувался, привалившись к стене, ладони ласково поглаживали живот. Отроки разместили поклажу в углу и присоединились к пиршеству.