Бросив поводья, Рейф протянул к ней руку в перчатке, ту, в которой не было револьвера. Гнедая стояла, не шевелясь, благодаря хорошей выучке и силе мощных ног, сжимающих ее бока.

– Отдайте мне ваш повод.

И снова ей ничего не оставалось, как повиноваться. Маккей пропустил поводья над головой ее коня и обмотал вокруг луки своего седла, так что теперь у ее коня не было другого выбора, как только следовать за ним.

– Не вздумайте спрыгнуть с коня, – предупредил он. – Вам не удастся убежать, а я чертовски разозлюсь. – От звука его тихого угрожающего голоса мурашки побежали у Энни по спине. – Не обрадуетесь...

Как только они выехали за пределы Серебряной Горы, Рейф перевел гнедую на легкий галоп. Энни вцепилась обеими руками в луку седла. Через несколько минут она уже пожалела, что не догадалась надеть перчатки, потому что холодный ночной воздух обжигал лицо и руки. Когда глаза постепенно привыкли к темноте, девушка поняла, что они направляются на запад, выше в горы. А там, наверху, будет еще холоднее: даже в середине июля она видела снежные шапки на вершинах гор.

– Куда мы едем? – спросила Энни, стараясь скрыть дрожь в голосе.

– Наверх, – ответил он.

– Зачем? И почему вы заставляете меня ехать с вами?

– Это же вы сказали, что мне необходим врач, – вяло пояснил Рейф. – Вы врач. А теперь замолчите.

Энни последовала совету, но ей потребовалось все свое самообладание, чтобы не впасть в истерику. Хотя она никогда не относила себя к истеричному типу, но в нынешней ситуации потеря самообладания могла быть вполне оправданной. В Филадельфии люди, которые нуждались в докторе, не похищали его.

Пугала Энни не только возникшая ситуация, но и сам недавний ее пациент. С того мгновения, как эти холодные бесцветные глаза встретились с ее глазами, ей стало ясно, что этот человек опасен. Она посвятила жизнь заботе о здоровье и жизни других людей, а он был ее прямой противоположностью. И все же ее руки дрожали, когда она касалась его, не только от страха, но и потому, что его сильное мужское тело вызывало в ней ощущение ее собственной слабости. При воспоминании об этом Энни стало стыдно: ведь она врач.

Через час ее ступни начали неметь, а пальцы, казалось, готовы были сломаться, если она попытается их согнуть. Ноги и спина болели, и тело сотрясала непрерывная дрожь. Энни смотрела на темный силуэт мужчины, едущего впереди, и удивлялась, как он еще держится в седле. Потеря крови, лихорадка и сильная инфекция уже давно должны были сделать свое дело. Такая выносливость и физическая сила пугали ее, потому что она знала: ей предстояло противостоять им.

Ее похититель сказал, что с ней все будет в порядке, но как можно ему верить? Она полностью зависела от его милосердия, но вряд ли это качество свойственно его характеру. Этот человек мог изнасиловать, убить, сделать с ней что угодно, и ее тело, очевидно, никогда даже не найдут. Каждый шаг коня все больше приближал ее к опасности и уменьшал вероятность того, что она сможет добраться до Серебряной Горы, даже если ей удастся бежать.

– П-пожалуйста, нельзя ли остановиться на ночлег и развести к-костер? – запинаясь, обратилась к нему Энни и испугалась собственного голоса. Казалось, слова вырвались помимо ее воли.

– Нет. – Только одно это слово в ответ, равнодушное и неумолимое.

– П-пожалуйста, – повторила она и пришла в ужас, осознав, что умоляет его. – Я т-так замерзла.

Он обернулся и посмотрел на нее. Лица его не было видно из-под полей шляпы, только блеск глаз.

– Мы пока не можем остановиться.

– А к-когда?

– Когда я скажу.

Но он не сказал, ни разу за все эти бесконечные часы. Спустя какое-то время всадники были вынуждены замедлить движение и перейти на шаг, так как дорога становилась все круче, и Маккею несколько раз приходилось отвязывать повод ее коня и держать в руке, ведя его прямо позади себя. Энни попыталась определить, который час, но обнаружила, что физическая усталость исказила все ее представления о времени. Она заставляла себя ждать, пока ей не покажется, что прошел уже час, потом смотрела на луну и обнаруживала, что та почти не сдвинулась с места.

Ступни девушки так окоченели, что малейшее движение пальцами причиняло сильную боль. Ноги дрожали от усталости, потому что осторожность вынуждала ее сжимать колени, чтобы удержаться в седле – руками держаться было бесполезно. Горло болело от холодного воздуха. Она подняла воротник пальто и попыталась спрятать в него голову, но пальто все время распахивалось, а она, не смея отпустить луку седла, не могла придержать его.

В молчаливом отчаянии смотрела Энни на широкую мужскую спину перед собой. Если он, такой больной, мог продолжать езду, значит, и она тоже может. Но упрямство и гордость, как оказалось, помогали ей только до тех пор, пока физическое страдание не одолело ее. Будь он проклят, почему он не останавливается?

* * *

Рейф отрешился от ощущений физического дискомфорта и сосредоточился на одном – как можно дальше оторваться от Трэйгерна. Охотник за наградой сможет проследить его путь до Серебряной Горы: Рейф обнаружил на передней подкове своей лошади согнутый гвоздь, так что для хорошего следопыта, каким был Трэйгерн, оставленные им следы читались так же ясно, как дорожные указатели. Первое, что он сделал, приехав в Серебряную Гору, – нашел кузнеца и перековал лошадь. Его не заботило, узнает ли об этом Трэйгерн, это уже не имело значения: отличить среди тысяч следов вокруг кузницы след его кобылы было почти невозможно, если к тому времени, когда Трэйгерн доберется до Серебряной Горы, какие-то следы еще сохранятся на земле.

Сначала Трэйгерн объедет город по широкому кругу в поисках приметного следа согнутого гвоздя. Не найдя его, он вынужден будет въехать в Серебряную Гору и начать расспросы, но у кузницы все следы оборвутся. Рейф прямо из кузницы, перековав лошадь, выехал за пределы города в том же направлении, откуда приехал. Потом повел гнедую на поводу и вернулся в город пешком, стараясь не привлекать ничьего внимания. За время войны он узнал, что лучший способ маскировки – смешаться с толпой. В старательском городке, подобном Серебряной Горе, никто не обратит внимания на еще одного незнакомца, особенно если он не привлечет ничьего взгляда и не заговорит ни с кем сам.

Маккей намеревался лишь достать перевязочный материал и карболки для дезинфекции, сделав это тайно, чтобы Трэйгерн не узнал, насколько он болен. Враг мог подобрать любую крупицу информации и использовать ее для своей выгоды. Но осторожность заставила его сперва осмотреть весь город в поисках запасных путей к бегству, в случае необходимости, и он увидел корявые буквы вывески: «Доктор Э. Т. Паркер».

Некоторое время Маккей наблюдал, обдумывая вероятность риска. Самого доктора, по-видимому, дома не было: несколько человек стучались у двери и уходили, когда на стук никто не отвечал.

Пока он наблюдал из укрытия, его начала бить дрожь, и это дополнительное доказательство начинающейся лихорадки решило за него проблему. Поставив свою лошадь в стойло рядом с конем, очевидно, принадлежавшим доктору, он надеялся, что костоправ где-то в городе. Дом доктора стоял на отшибе, в добрых ста ярдах от ближайшего строения, а кучка деревьев закрывала от посторонних взглядов конюшню, так что он чувствовал себя здесь в относительной безопасности. Войдя в дом, Маккей обнаружил, что врач, по всей видимости, живет во второй комнате. Возможно, этот доктор – пугливый младенец, но Рейф снисходительно относился к людским причудам.