Оказывается, старлетка была не одна, когда мой небесный дар свалился ей на голову. Привратник высказался вполне определенно: около 3:20 он услышал грохот, будто бомба поблизости взорвалась, вскочил на ноги и увидел, как из мастерской вылетел какой-то совершенно расхристанный малый в надвинутой на глаза шляпе и побежал прямо на улицу. Девицу допросили, но дальше — молчок. Что касается жертвы, то гипотеза самоубийства или несчастного случая была отброшена после вскрытия. Конечно, у него в крови нашли больше двух граммов алкоголя, но пальцы его рук были разбиты вдребезги. На водосточном желобе остались налипшие лоскутья кожи. Какое хладнокровное чудовище могло умышленно совершить такое? Каких только предположений не высказывают: профессиональный преступник, наемный убийца, гангстер высокого полета, психопат, мститель в маске. Он олицетворяет собой все зловещие фантазии публики. Где-то скрывается убийца, отныне можно вообразить его в каждой подворотне. И публика призывает к охоте на человека, предлагая отрубить ему голову.

Это вам уже не заурядное происшествие — это вспышка молнии, раздирающая ночь. Лучшего и не придумать: чего тут только не намешано! И убийца-садист, и кинозвезда, и загадочный беглец, и Париж, возобновивший отношения со своими тайнами! Специальный выпуск!

Дурную новость сменяет хорошая. Конечно, мое маленькое ночное приключеньице здорово высветилось прожектором из-за старлетки, но у девицы явно есть кое-какие знакомства. Которые изо всех сил держатся за свою анонимность. В плоде-то червячок. Этого достаточно, чтобы сбить свору с прямого пути, ведущего ко мне.

Вот тут-то по-настоящему и начинается невероятная летняя история с продолжением: что же это за таинственный незнакомец, который второпях одевается, стоило кому-то свалиться с неба? Продолжение завтра! Больше всего потрясает, как жертву угораздило спикировать на звездочку. Она и ее беглый гость привлекают к себе весь свет и оставляют в потемках моего усопшего мерзавца, чья личность до сих пор не установлена, — а до тех пор, когда его сестра, та, что слишком любит деньги, осознает исчезновение братца, печатные машины «Паризьен» успеют неплохо разогреться. Пока же следователи не сумели установить связь между домом номер 91 по улице Каскад, откуда отправился в полет мой пьянчуга, и соседним домом номер 14 по улице Эрмитаж, трущобой, где он прозябал. Можно подумать, что одни только пьяницы способны найти свой путь в темноте.

Посреди ночи я просыпаюсь, в голове свербит конец одной фразы. Разбитые вдребезги пальцы. Если подумать над этим, возникает впечатление, будто я свирепствовал, как варвар. Особенно досталось правой руке, которая цеплялась довольно крепко; я слышал, как она треснула, а после этого и левая вскоре разжалась. На трезвую голову он держался бы с большей силой, но был бы гораздо чувствительнее к боли.

На следующий день на первой полосе всего лишь вставка с заглавием статьи, остальное на четвертой странице. Хотя мне уже не посвящают крупного заголовка, тем не менее есть довольно заметная эволюция в обозначении моего проступка: Убийство на улице Каскад превратилось в Убийство с улицы Каскад. Серьезное продвижение! Эта маленькая замена предлога кажется пустяком, но говорит о многом. У меня впечатление, что я автор классического произведения. То самое неописуемое убийство на улице Каскад! Это же Эдгар По. Рультабий. Уайтчепел. Это же слава! В статье говорится ничуть не больше, чем накануне, разве что девицу продолжает допекать один пес из криминальной полиции. Они там изводят несчастную, а та отрицает, что знала жертву, и по-прежнему отказывается сообщить хоть малейшую информацию о своем ночном госте. Я единственный знаю, какую несправедливость она терпит.

Свора пока блуждает, ее хваленое чутье сбито с толку следами, которые уводят ее в сторону, но скоро она залает перед моей норой. С тех пор как было опубликовано фото покойного мерзавца, кабатчик с площади Пигаль и все, кто с нами чокался в тот вечер, запросто могут дать описание моей внешности. Будут только рады продвинуть вперед расследование Убийства на улице Каскад.

Меня преследует мысль покинуть страну, но боюсь, что пороху не хватит. Каким бы парадоксальным это ни казалось, требуется определенное мужество, чтобы податься в бега. Хотя если бы кто-нибудь сказал мне такое в старые добрые времена, я бы кричал, что это выдумки. Бежать — ну уж нет, у меня кишка тонка. Мне бы потребовались кишки покрепче и настоящая кровь в жилах, пришлось бы доказывать, что чужие края и впрямь существуют, пришлось бы использовать всю свою хитрость, которой мне уже в детстве не хватало. Перейти от страха к надежде, от надежды к действию, от действия к освобождению, от освобождения к забвению. Причалить к чужим берегам, изучать карты, учиться заново говорить, пересекать широты, как переходят через улицу, прижиться где-то, где не знают ни белого человека, ни Cтарого Cвета, который он влачит за собой, ничего не бояться, начать с нуля, исчезнуть. Те, кому это удалось, так и не объявились. Я как-то встретил марсельца, который хотел поехать к одному пастору в Таиланде. И даже записал на картонный подставке из-под бокала имя этого святого человека и название лагеря, где он служил. Там охотно принимают любых добровольцев. И никаких вопросов. Со временем этот марселец наверняка народил кучу ребятишек, которые бегают голышом по плантациям. Они даже могут произнести несколько французских слов с выговором бульвара Каннебьер. Я, еще вчера искавший свое место на земле, и работу, и женщину, я, ищущий отныне лишь спокойную совесть, мог бы разом найти все это там. Какая свора меня там выследит? Если дело и дальше будет продвигаться таким же ходом, как началось, я вполне успею смыться еще до того, как сыщики начнут тиражировать мой фоторобот, как благочестивую картинку. Даю себе год, чтобы туземцы меня приняли, — так сильно я буду пахать, ввинчу себе в тело самоотверженность, буду готов отрабатывать барщину в любое время. Начну спасать неимущих, искать их в глубине рисовых полей, поститься вместе с самыми ревностными, одеваться в цвета пряностей, моя кожа загорит, лицо станет бронзовым, как у местных, женщины будут меня массировать, называть «Тот, кто никогда не улыбается». А я продолжу неустанно спасать все новые и новые жизни.

Невозможно? Это почему же? Само собой, у меня нет ни гроша, но я знаю, где кузен прячет флорины, которые достались ему от нашей бабки. И он не знает, что я про них знаю. Это будет не настоящее воровство, я оставлю записку. Затем побегу к нумизмату на улицу Вивьен, который обманчиво похож на скупщика краденого. Он никогда не требует никаких документов на вещи, дескать, факт обладания заменяет бумажку. Я их, конечно, сбуду с рук по дешевке, но на билет в один конец до Бангкока мне хватит. А дальше автобусом, направление на Чианг-Май. У миссионера я притворюсь бедным парнем, прибывшим на конечную остановку; он мне укажет хижину для ночлега, она наверняка не больше, чем здешняя, а со следующего дня — мой ход.

Десятки лет прошли с тех пор, как искушение этой безумной эпопеей запало мне в голову. Сегодня можно над ним посмеяться, но в 1961 году это отнюдь не было утопией. Я стал бы провозвестником. Это ведь было задолго до того, как волосатики в кедах страстно увлеклись Востоком, задолго до того, как перевозчиков опиума стали шерстить на чартерных рейсах, задолго до того, как текстильщики перевели туда свои производства, и задолго до того, как горстка выскочек поделила между собой архипелаги. Каким бы стариком я был сегодня, если бы подчинился этому порыву? Я часто думал о своем двойнике в тропиках, о своем призраке с раскосыми глазами. Сколько жизней пришлось бы мне спасти, прежде чем я отпустил бы себе этот грех — отнять одну?