– Что случилось?

– Витька в больнице! – выкрикнула Таня.

Несмотря на самохинскую взволнованность, Яна почувствовала, что сразу успокоилась. Подумаешь, в больнице! Все там бывали. Ей, например, и гланды удаляли, и аппендицит вырезали, и ничего.

– Что с ним случилось? – довольно безразлично спросила она.

– Избили его! Сильно!

– Кто? – Янино спокойствие мгновенно улетучилось без следа.

– Он не говорит!

– То есть как это – не говорит? Откуда же ты знаешь, что его избили?

– Мне вчера вечером Юра звонил, а ему Витькина мамаша. Она спрашивала, не знает ли он, где и с кем был Витька.

– Ну и? – Яна нервничала все больше и больше.

– Ну и Юра, на всякий случай, сказал, что не знает, хотя знал, что он собирался к тебе на свидание. К вам никто не приставал?

– Никто. По крайней мере, пока мы были вместе... Он часов в десять довел меня до подъезда, и мы расстались.

– И ты даже не можешь предположить, кто мог к нему привязаться?

– Еще как могу! – бросила Яна и, не оглядываясь на подругу, побежала к школе.

* * *

Прямо в гардеробе она прижала к вешалкам с куртками Брыкуна и, с ненавистью глядя в его крапчатые глаза, по-змеиному прошипела:

– Ну, гад! Это ты! Я знаю!

– О чем ты? – Брыкун оторвал от свитера ее руки и независимо скрестил на груди свои.

– Это ты... Шереметьева... За что? – Яна пылающими глазами чуть ли не прожигала Брыкуна насквозь.

– Догадайся! – не стал отнекиваться Колька.

– Я же все равно в тебя не влюблюсь! Неужели не ясно?!

– А вдруг!

– Никаких «вдруг»! Я теперь тебя просто ненавижу! – выкрикнула Яна и сама удивилась, что ничуть не преувеличивает. Она готова была стереть Кольку с лица земли.

– А его? – Глаза Брыкуна опять, как у универсама, злобно сверкнули.

– Кого? – осторожно поинтересовалась и сразу стихла Яна. Неужели Колька догадался про Князева?

– Ясно кого. Шереметьева! Влюбилась в него, да?

– Дурак ты, Колька, – напряжение сразу отпустило Яну, и она даже слабо улыбнулась. – Я в него не влюблена. Клянусь!

– Зачем же тогда вы с ним шли, как парочка голубков? – Теперь на Кузнецову грудью наступал Колька.

– Ни за чем! Не твоего ума дело! – опять рассердилась она. – Лучше скажи, что ты Витьке сделал? Почему он в больнице?

– В больнице? – растерялся и даже побледнел Брыкун. – Врешь! Не может быть!

– Может! Да расскажи же ты наконец, как дело было!

– Ну... дал ему пару раз, и все...

– А он?

– А что он?

– Дрался с тобой?

– Не мог...

– Почему?!

– Да я сзади... Он не видел... – Глаза Брыкуна из злобных стали виноватыми.

– Ну, негодяй! – Яна опять яростно вцепилась в его свитер. – Это же подло!

– А я, может, был в состоянии аффекта. Не контролировал себя, понятно?

– Врешь ты все! Просто от природы ты – злобный гад!

– Я не гад. Ты мне просто здорово нравишься, а встречаешься с ним. Тут любой не выдержал бы!

Яна напоследок ткнула Брыкуна кулачком в грудь, вышла из гардероба в вестибюль и увидела Князева с Танькой.

– Юра! – впервые обратилась она к предмету своих мечтаний без всякого трепета. – Что с Витькой?

– Вроде ногу сломал. Упал неловко. Сложный какой-то перелом, винтовой.

– В какой он больнице?

– В нашей, многопрофильной, у бассейна. Мы с Таней к нему после уроков собираемся. Пойдешь с нами?

– Нет. Я пойду без вас. Вечером. Предупредите его.

* * *

Вчера еще смугло-оливковое лицо Шереметьева бледно голубело на желтой казенной подушке.

– Очень болит? – участливо спросила Яна и выложила на тумбочку два апельсина и яблоки.

– Да так... средне... – улыбнулся Витька. – Я рад, что ты пришла.

– Ты прости, что так получилось. Он, конечно, дурак, но не... мерзавец.

– Кто?

– Брыкун.

– А это был Брыкун?

– Да... А ты... разве не видел?

– Так этот твой... который не мерзавец... он, представляешь, сзади... Ты не думай, что я такой слабак, что не смог за себя постоять... Я не ожидал, оступился... А он сбежал. Я не знал, что это Брыкун. А что я ему сделал-то?

Яна почувствовала, как в лицо ей бросилась краска.

– Он... из-за меня... Ему не понравилось, что мы с тобой шли вместе...

– А он тебе кто? – напряг свое бледное лицо Витька.

– Никто. Одноклассник.

– Он в тебя влюблен?

– Вроде того...

– А ты в него?

– А я нет. Но ты все-таки не думай, что он негодяй. Я с ним сегодня разговаривала. Он говорит, что был в состоянии аффекта. Он не ожидал, что ты получишь такую серьезную травму. Он здорово испугался, когда я сказала, что ты в больнице.

– Что-то ты с большим жаром его защищаешь, – холодно сказал Витька. – Врешь, наверное, что он тебе никто.

– Не вру.

– Чего ж тогда так волнуешься?

– Я стараюсь быть справедливой. – Яна вздохнула и перевела разговор на другое: – Что врачи говорят? Долго будешь в больнице?

– Нет. С переломами многие вообще в больницах не лежат, дома находятся. Но у меня кости как-то нестандартно сместились. Как раз сегодня врач приходил, сказал, что пару дней меня еще здесь понаблюдают, рентген контрольный сделают и, скорее всего, отпустят домой. А ты будешь ко мне приходить?

– Буду, – односложно ответила Яна.

– Может, и хорошо, что я ногу сломал, – неожиданно сказал Витька.

– Это еще почему?

– Потому что ты будешь приходить и... возможно... привыкнешь ко мне. Я же вижу, что не особенно тебе нравлюсь...

– Да? – только и смогла вымолвить Яна, удивившаяся необыкновенной шереметьевской прозорливости.

* * *

Витя Шереметьев промучился со своим сложным переломом четыре месяца. Яна приходила к нему часто и каждый раз не уставала удивляться тому, что видела в его квартире. Она и раньше знала, что шереметьевский отец, владелец какой-то крупной фирмы, человек небедный, но такого великолепия обстановки не ожидала. Витька всегда одевался очень обыкновенно, как все: в джинсы и джемпера, а дом его оказался набит золочеными светильниками, картинами в тяжелых рамах и потрясающей красоты вазами.