Внезапно хватка железных пальцев ослабла. Айсбайль с силой подбросил Валюшку. Она ощутила, что взмывает вверх, а шуба, подарок Гарма, сваливается с нее и падает вниз, потом увидела, что на нее надвигается темнота, однако в этой темноте слегка высвечивались странные очертания, напоминающие очертания распростертого человеческого тела.

Миг – и Валюшка врезалась в это бледное свечение. Ее словно бы сковали какие-то путы, а потом ей стало так тесно, больно и страшно, что она лишилась сознания.

* * *

Валюшка очнулась оттого, что какие-то голоса гудели над ухом и ужасно мешали:

– Доктор, я не могу снять с нее одежду, все примерзло!

– Ничего страшного, не снимайте. Давайте положим ее в ванну как есть, все постепенно отмокнет, тогда и снимете. Только вода должна быть очень холодная, а теплую будем подливать постепенно. Очень медленно! До тех пор, пока температура воды не станет равной обычной температуре тела. Давайте я этим пока сам займусь, а вы, Марина Николаевна, капельницу поставьте. И следите, чтобы спирт поступал в кровь непрерывно.

– Спирт в кровь?! Да она ведь еще ребенок!

– Во-первых, спирт всего лишь пятипроцентный, а во-вторых, это чистый углевод, который мгновенно расщепляется в крови и согревает человека. Главное – не спешить.

Валюшка ощутила, как по телу начинают бегать мурашки. Сначала их было немного, и вели они себя довольно спокойно, но постепенно мурашек становилось все больше, и они откровенно наглели. Топали по рукам, ногам, по лицу, даже за глаза щипать умудрялись! Валюшке уже орать хотелось, но она была не в силах пошевелить губами, потому что мурашки топтались и по ним, причиняя неимоверную боль.

Однако слышать она явно стала лучше, и голоса, которые казались сначала однообразным низким гудением, постепенно разделились на женский – неровный и прерывистый, и мужской – спокойный и уверенный. Почему-то Валюшке казалось, что этот мужской голос она уже слышала, только не могла вспомнить когда и где.

Несмотря на боль, которая пронизывала все тело и, кажется, даже мозг, Валюшка догадалась, что мужчина называется – доктор, а женщина – Марина Николаевна.

– Да вы не плачьте, – снова заговорил доктор, – ваше дело – за капельницей следить. А я еще немножко тепленькой водички подолью. Все-таки резервы человеческого организма неисчерпаемы, и никто не может знать, на что он способен. Поэтому будем надеяться на лучшее. Глядишь, и в самом деле выживет наша девочка, окрепнет…

Внезапно раздался какой-то длинный неприятный звук.

Валюшка после некоторого раздумья вспомнила, что так скрипит дверь, если у нее петли не смазаны.

А потом кто-то громко прошептал:

– Чтобы девке сделаться телом крепкой, надобно ей стать на топор.

– Господи милостивый! – воскликнул доктор. – А это что еще за привидение?!

– Увидеть во сне привидение, – снова послышался тот же шепот, – если оно не безобразно и одето в белое платье – значит утешение и радость. Если же одето в черное и безобразно, сие знаменует тщетные усилия и обман.

– Эй, ты мне это прекрати! – рассердился доктор. – Я вот тебе сейчас покажу тщетные усилия! А ну, гуляй отсюда!

– Да ты уж в самом деле иди, иди, Лёнечка, – ласково сказала Марина Николаевна. – Иди почитай свою книжечку. А то у нас работы много. Видишь, девочку лечим. Тебя вылечили, теперь ее лечим. Иди, Лёнечка!

Дверь снова заскрипела. Наверное, закрылась.

– Что за чудик такой? – изумленно спросил доктор. – Откуда он взялся?!

– Да вы только-только в отпуск уехали, как этот Лёнечка к нам приблудился, – ответила Марина Николаевна. – Поэтому вы и не видели его раньше. Тоже вроде этой девочки: замерз в сугробе. Только сам очнулся и прибрел, попросился у Ефимыча погреться.

– У Ефимыча погреться? – почему-то расхохотался доктор.

– И не говорите, – вздохнула Марина Николаевна, – но он же не знал, куда пришел. Ефимыч глянул: мать родная – у парня все лицо белое, будто у мертвеца! Ну зомби и зомби! Как в кино!

– Во-во, – хохотал доктор. – Ефимыч перепугался небось?!

– Да не больно-то Ефимыча перепугаешь, – засмеялась Марина Николаевна. – Но Лёнечка поморозился очень сильно. Думали, кусками кожа облазить будет, гангрена разовьется, но обошлось. Правда, у него холодовая аллергия развилась, потому вечно щурится и глаза слезятся. А закапывать в глаза не дает. Сегодня он вообще сбежал от меня. Да, сбежал на улицу – как был, в одной безрукавке, без шапки! Не меньше часа где-то блондил. Воротился вскоре после того, как вы приехали. Я за спиртом в лабораторию бегала – смотрю, стоит, белый весь от холода. Как бы не разболелся!

– Нелепость какая – капель бояться, – неодобрительно сказал доктор.

– Конечно, – согласилась Марина Николаевна, – да Лёнечке все нипочем. Он ведь блаженненький. Ну, как теперь говорят, чокнутый. С того и чуть не замерз. Говорит, метель песни пела, он и захотел послушать о чем. Да так заслушался, что заснул.

– А проснулся-то как?!

– Ну, говорит, метель улеглась, песня кончилась, вот и понял, что пора вставать.

– Чудны дела твои, Господи, – усмехнулся доктор. – Обычно этих, кто в сугроб поспать залегает, по весне находят. Подснежниками их зовут, знаете?

– Знать-то знаю, да только так замерзших пьяниц называют. А Лёнечка – ни-ни. Пить, курить – боже упаси, ну чисто старовер. Он говорит, что из старообрядческой Марьевки – помните, есть такое заброшенное село в ста пятидесяти верстах отсюда к северу?

– Конечно, помню, да ведь там давно не живет никто. Вернее, обитали две старухи, наш начальник полиции их раз в месяц проведывал, живы ли. Как-то и меня с собой брал – вдруг приболели? Но и они не болели, и никаких Лёнечек мы там не видали.

– Вот одна из этих старух его бабка была, забрала мальчишку к себе, когда его родители умерли. Они вроде бы нездешние были, откуда-то из Сибири. Когда кто чужой приезжал, она внука в погребе прятала: стращала его, что иначе в сумасшедший дом заберут. А потом бабка померла, да соседка померла, ну Лёнечка и подался куда глаза глядят.

– Страсти-мордасти какие, – пробормотал доктор. – А как это они разом померли?

– Да угорели, – пояснила Марина Николаевна. – Старушки частенько друг к дружке в гости захаживали, чаек попивали. Лёнечка говорил, однажды бабка его ушла вечерком к соседке, да к утру не вернулась. Он пошел искать, а обе старушки дремлют у стола вечной дремотою… Угорели! Мы, когда Лёнечка эту историю нам рассказал, конечно, сообщили в полицию. Сан Саныч поехал, проверил, так все и было, как он говорил. Похоронили старух, дома заколотили. Ну куда парнишке деваться? Так и прибился к нам. Хотели его в детдом в область отвезти, да ему небось шестнадцать-семнадцать уже. Какой детдом? В психушку жалко отдавать: пропадет он там. На счастье, наш Сан Саныч Черкизов – человек понимающий, добрый, даром что начальник полиции. Говорит, пускай живет при больнице парнишка, пока его никто не хватится. А кто его хватится? Кому он нужен, кроме нас с Ефимычем? Он Лёнечку жалеет, одежонку какую-то ему нашел, а я подкармливаю.