– А цветы, с которых они собирали пыльцу, цвели сотни лет тому назад, – дополнил взволнованный Герольд. – Если б я распоряжался находкой, я бы ее пальцем не тронул.

– О господи, – запротестовал совершенно испуганный садовник.

– Хотя на этом воске нет надписей, как на вощеных дощечках, все же они содержат в себе часть монастырской жизни, – продолжал Иоахим, не обращая внимания на восклицание садовника. – Что происходило в душах монахинь, когда они придавали эту форму добыче, приносимой пчелами из цветущего, греховно прекрасного мира, лежавшего за стенами их обители? О чем думали они?

– Позвольте, сударь, могу вам сказать безошибочно: они думали о том, сколько денег получат за воск, больше ни о чем, – сказал Гейнеман, почтительно, но с таким хитрым взглядом, что Герольд расхохотался. – В монастырях всегда стремились к накоплению богатств, почитайте старинные рукописи – там подробно описано, какие длинные руки протягивали благочестивые сестры ко всему, что можно было подцепить. За свои молитвы они требовали, чтобы бедные души, боявшиеся того, что будет с ними после смерти, отказывали им не только земли, но и свои последние гроши.

Он навел луч фонаря на стены.

– Что за прекрасный погреб! Здесь нет ни малейшего следа пожара, который охватил тогда все. Мы можем пользоваться погребом, барышня! Все остальное совершенно засыпано, и потому надо вынуть воск и как можно скорее вынести его на воздух.

– Этого нельзя, милый Гейнеман, – решила Клодина, – находка должна оставаться на месте нетронутой, пока ее не увидят Нейгаузы… Не напишешь ли ты Лотарю? – обратилась она к брату.

– Я? – воскликнул он с комическим ужасом. – Все что хочешь, только не это. Ты знаешь…

– Да, я знаю, – ответила она, улыбаясь. – Я тоже не хочу иметь дела с бароном фон Нейгаузом. Я предоставлю решение Беате. Пусть она приедет сама или пришлет поверенного.

Герольд кивнул.

– Сообщить Нейгаузам необходимо. Люди злы, услышат о находке, увеличат ее в десятки раз, а потом станут болтать об утайке и тому подобное… А на мою сестру не должна упасть никакая тень. Лотарь будет думать, как и я. Воск монахинь давно выморочен и принадлежит тому, на чьей земле найден, – замечу, что, по римскому и всеобщему праву, только наполовину, а другая половина принадлежит нашедшему, то есть нашему Гейнеману.

Старый садовник вздрогнул и отмахнулся рукой, как будто его хотели ударить.

– Мне, старику? Чтобы мне досталась половина найденного на земле Герольдов? Вот была бы новость! При чем здесь я, когда камни выпадают из стены? Разве это заслуга? И разве мне нужны деньги? – Он энергично покачал головой. – У меня достаточно, даже слишком достаточно до конца моей жизни, благодаря моей покойной госпоже. Нет, вы не должны обращаться ко мне с этим, сударь. Ни одного, самого крошечного кусочка воска я не возьму! Но согласен, что надо обратиться, куда вы хотели. Пусть кто-нибудь посмотрит находку, чтобы потом не было глупых речей.

На другой день Клодина пошла лесом в Нейгауз, потому что хотела лично переговорите с Беатой.

Она выбрала узкую извилистую тропинку, выходившую на широкую проезжую дорогу. Предстояло пройти значительное расстояние, но приятно было идти по мягкому ковру из мха и травы, под темным густым лиственным сводом. Сама молодая девушка, «прекрасная лебедь Герольдов», как нежно и восторженно называл ее брат, в своем светлом платье и белой соломенной шляпе, скользила, как солнечный луч, в свежем зеленом сумраке.

Выйдя на дорогу, она шла мимо образцовых нив и чудесных лугов и невольно нагнулась, чтобы сорвать несколько желтых цветков, сверкавших, как золотые звезды, в сочной траве. Скоро заблестели окна замка. Он стоял на пологом возвышении, склоны которого покрывал бархатный ковер зеленого, низко подстриженного газона.

Клодина пошла по узкой, перерезавшей газон дорожке. Она шла, наклонив голову, и только дойдя до площадки под липами около западной стороны дома, подняла глаза и, смутившись, нерешительно замедлила шаги: в Нейгаузе были гости.

К ней навстречу шла полная, но стройная дама с очень белым лицом и южными, темными глазами. Вероятно, она гуляла в тени. Шлейф элегантного серого шелкового платья мел песок, а в гребне, придерживающем на затылке густые косы, при каждом движении блестели разноцветные каменья. Она держала на руках худенького бледного ребенка в белом платьице, кружевной подол которого опускался почти до земли.

Взор Клодины как прикованный остановился на лице ребенка. Она знала эти большие, темные, как вишни, глаза, этот слегка согнутый нос над пухлыми губками, низкий лоб, над которым упрямо поднимались блестящие черные волосы. Это было типичное лицо боковой ветви герцогского рода.

– Хочу взять, – залепетал ребенок и протянул ручонку к цветам Клодины.

Девушка с приветливой улыбкой хотела дать их в руки малютке, но дама так быстро отстранилась, как будто считала ее прикосновение заразным.

– О, пожалуйста, не надо! Я не могу позволить этого! – запротестовала она, скользнув надменным взглядом по простому туалету Клодины.

Было что-то враждебное в глазах женщины. Получив отказ, ребенок поднял оглушительный плач. В это мгновение из-за угла показался какой-то господин.

– Почему малютка так кричит? – с неудовольствием в голосе воскликнул он, быстро приближаясь.

Клодина невольно приняла холодный, недоступный вид, служивший ей защитой при дворе. Барон Лотарь вернулся в Германию, и маленький своенравный ребенок был его дочерью.

Обрамленное бородой лицо его мгновенно вспыхнуло, а глаза блеснули при виде фигуры бывшей фрейлины. Он глубоко и рыцарски вежливо поклонился ей.

– Дитя, – сказал он, насмешливо улыбаясь и утирая своим платком слезы малютки, – кто же требует цветы, сорванные другими? И знай, что женщины всего охотнее отказывают в том, чего другие всего сильнее желают.

Клодина с изумлением посмотрела в лицо этого избалованного, боготворимого любимца дам и совершенно спокойно выдержала его ответный пронзительно-наблюдательный взор.

– Ваш ребенок, конечно, не из-за меня получит первый грустный урок, – возразила она тихо и спокойно. – Едва ли я имею право на эти цветы: они выросли на вашем лугу… Не позволите ли вы теперь дать цветы ребенку? – обратилась она к даме, несшей ребенка.

Барон Лотарь быстро обернулся, удивленно и сердито глядя на даму.

– Теперь? – повторил он. – Что это значит?

– Я боялась, что Леони может засунуть цветок в рот, – с запинкой отвечала дама, смущение и злость слышались в ее голосе.

Он с оскорбительной небрежностью сжал губы.

– А те цветы, что, безжалостно ощипанные, лежат возле коляски девочки – кто их дал ей, фрау фон Берг?

Дама промолчала и отвернула голову.

Клодина поспешила дать цветы ребенку, потому что сцена становилась неприятной. Две маленьких ручки стали разрывать цветы в мелкие клочки.