Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В сакле был сонный полумрак. Дядя Муртуз сидел не шевелясь, уставясь в каменный угол комнаты. Тетя Жари подала ему кружку воды. Не спуская с брата тревожного взгляда, она села рядом.
– Муртуз, тебя в доме боятся все, – тихо и неуверенно начала она. – Ты не умеешь прощать. Твоя беспощадность к родственникам угнетает и отталкивает всех. Тетя Жари, волнуясь, теребила бахрому своего платка.
Муртуз упорно молчал и не шевелился. Он словно не слышал сестру. -
Понимаешь, Муртуз, тебя могут все возненавидеть!..
Тетя Жари встала, испугавшись собственных слов. Ей как будто захотелось погладить брата, но, дотронувшись до его головы, она тотчас отдернула руку и снова села.
– Ты не думай, тебя все уважают… даже любят. Но, как ты придешь в дом, все мрачнеют, боятся лишний раз шевельнуться, чтобы не сделать что-то не так.
– Жари, помолчи, пожалуйста! – оборвал сестру Муртуз.
Слово «пожалуйста» он произнес по-русски. Дядя и тетя задумались каждый о своем и долго сидели молча. Мне хотелось уйти, но я тоже сидел, боясь шевельнуться.
– Что-то не везет мне в последнее время, – хрипло, как бы сам с собой начал Муртуз. Он уставился в дальний угол сакли, где в сумраке проступали скуластые камни. – Удача отвернулась от меня. Муртуз набрал полную грудь воздуха, задержал его там и не спеша, с тяжелым сопением выпустил обратно. – Что-то покидает меня удача, а жизнь моя связана с риском. А если масть не идет, как рисковать? Дядя Муртуз снова тяжело помолчал. Он сопел и дышал, как крупное животное. – Мне даже пооткровенничать не с кем… Не с кем поговорить… душу выложить хочется. Мне, может, черт побери, хочется, чтоб меня пожалели… – начал он было, но вдруг остановился. Резко встал, заслонив свет в окошке, наклонился, чтобы не задеть дверной косяк, и стремительно вышел.
Солнце пекло по-осеннему сладко. Со старого абрикосового дерева время от времени падали поодиночке переспевшие желтые плоды. Отец взял остро наточенный нож, сделанный из старинного иранского ятагана. На его лезвии еще сохранились четко выгравированные рисунки скачущих колесниц с лучниками. Читая одними губами молитву, отец подошел к жертвенному барану, которого, прижав к земле, мы держали за ноги. Правым коленом он уперся ему в затылок и, ухватив за подбородок, сильным движением отвел его голову назад. Шея барана изогнулась так, что из-под густой шерсти на горле показалась розовая кожа. Отец прочитал молитву и провел ножом по горлу барана. Хлынул поток крови. Баран дергал ногами, пытаясь вырваться, но мы его удержали. Спустя какое-то время отец велел нам отпустить ноги барана. Как только на животном, бившемся в предсмертных конвульсиях, начала дрожать шерсть, ему, по обычаю, налили воду в горло. Он побарахтал ногами и успокоился навсегда. Когда обрабатывали тушу, подвесив ее на крюк, женщины с тазиками по очереди подходили за внутренностями. В тазик моей троюродной сестры Зазы вывалили пузатую темно-зеленуютребуху с печенью цвета красного гранита. От требухи шел пар, и Заза отворачивала лицо. Свежая требуха лишь чуть-чуть воняет навозом, но Заза отворачивалась и пыталась не дышать испарениями от внутренностей.
– Что ты отворачиваешься, дура? – рявкнул на нее проходивший мимо дядя Муртуз. – Небось привыкла в городе к запахам духов и сельский труд тебе уже не по нутру?
Заза взглянула было на Муртуза укоризненным взглядом, но в этот момент ее младший брат Сайпу ударил ее по лбу костяшками пальцев. Заза ничего не сказала, но кровь быстро прилила к ее белому, правильно очерченному лицу. Она больше не пыталась ни взглянуть на дядю, ни что-либо сказать ему. Словно оглушенная, отошла в сторону, поставила у крыльца тазик с требухой и скрылась за дверью дома. Год назад в городе Каспийске Заза, не спросясь ни у кого, вышла замуж. Недавно она разошлась с мужем, после чего посмела вернуться в родной аул, и теперь родные не знали, как к ней относиться. По этому поводу дядя Муртуз собрал всех родственников мужского пола в верхней части дома. Он сказал, что по нашим обычаям Зазу надо убить!
– Если, конечно, мы считаем себя достойными мужчинами, – добавил он после паузы.
Мой отец был категорически против. Он сказал, что Зазы есть мать и отец и здесь присутствующий младший брат Сайпу. Пусть они соберутся, примут решение, а наше дело – поддержать или не поддержать их.
– Не ты их родил, Муртуз, чтобы брать на себя такие дела.
– Родил не я, но позор-то и на меня ложится.
– Не знаю, как насчет позора, я тебе говорю, как в подобных случаях принято поступать.
– Конечно, у кого достоинства нет, тому стыд глаза не колет,– сказал дядя Муртуз.
– Ты на что намекаешь?
– Я не намекаю, я прямо говорю.
– Так! По-моему, этот человек вызывает меня на какую-то крайность.
– На крайность-то как раз ты и не способен.
Отец постоял некоторое время в оцепенении, а потом плюнул в Муртуза. Тот бросился на него, перевернув стол. Дядю держали почти все, кто был в комнате, отец кричал, чтобы отпустили этого быка, и он ему спорет кишки! Удерживая Муртуза, переломали почти всю мебель доме, перебили посуду. Не зная, что делать, я чуть не плакал от обиды.
После обеда дядя Муртуз сказал, чтобы мы с Сайпу сходили на свадьбу к Илларовым. Сам он, из-за траура по Искандару, не может идти на свадьбу, надо идти нам. Дядя объяснил, что отношения с Илларовыми из-за их ссоры с Габибом остаются сложными. Илларов Кунма женит своего племянника. Из города приехала вся их родня. Они не здороваются с нами. Муртуз сказал, что противников всегда надо держать в поле зрения. Мы с Сайпу устроились на широких каменных плитах,