Она идет по дорожке, что идет к дороге, идущей к деревне. Ну и жара. Она представляет, будто их дом, забитый всяким старым барахлом, плюс все их летние вещи, самые разные, разложенные по полочкам в образцовом порядке, колышутся в раскаленном воздухе. Вот он, последний миг перед тем, как через сад к ним проникнут грабители и возьмут, что плохо лежит. Но, поскольку этот миг еще длится, в комнатах на первом этаже еще никого нет, только вещи, словно комнаты затаили дыхание этим душным летним днем. Магнус как-то сказал, чем отличается кино от реальной жизни. В кино у каждого кадра есть смысл. Если показана пустая комната, то не просто так, за этим что-то стоит. Он взял ручку и уронил ее. А потом сказал, если ты уронишь ручку в обычной жизни, то на этом и конец: ручка просто выскользнула из пальцев на пол. Но если в кино кто-то роняет ручку, и зрителю показывают эту ручку, то эта самая ручка приобретает большую значимость, чем обычная ручка. Астрид знает, что это правда, но почему-то вдруг засомневалась. Когда Магнус снова начнет разговаривать, она обязательно его расспросит. А еще она спросит, как объяснить, что она ткнула палкой мертвого зверька, даже не задумавшись. Магнус-то точно знает, что ее на это толкнуло. Было бы клево, если бы у нее была видеозапись зверька за мгновение до смерти, еще живехонького, перед тем, как он попал под колеса — буквально за секунду. Когда он еще сидел на той стороне дороги — даже неважно, кто он был, кролик, кошка — но живой, глазки, лапки, все такое.

Но каково было бы смотреть на него, зная, что случилось потом! Офигенно. Ты знаешь, а он нет. Знать об этом и при этом иметь такую запись — это все равно что смотреть на комнату за секунду до ограбления. Ты знаешь, а комната как бы нет. Конечно, комната не может ничего знать, это же не живое существо, не человек. А если представить, что комната ожила, мебель передвигается сама по себе, а стены говорят друг с другом через комнату. Комната-зомби, ха-ха. Представьте, что вы попали в некую комнату, и мысли не допуская, что она живая, только решили сесть в кресло, а оно говорит: пошел вон! Не смей на мне сидеть! Или просто вильнуло в сторону, чтобы вы не смогли сесть. Или что у стен есть глаза, и они умеют говорить, так что вы можете прийти и спросить у комнаты, что тут происходило, пока вы находились в другом месте, и она расскажет все без утайки…

— Привет, — произнес голос.

Это та девушка, которая утром спала на диване в гостиной.

Теперь она идет рядом с Астрид. У нее в руке два яблока. Она прикидывает их вес, осматривает, выбирает, какое оставить себе.

— Держи, — говорит она.

Яблоко летит к Астрид и ударяет ее прямо в грудь, довольно сильно. Она ловит его, прижимая к себе рукой с камерой, сгибом локтя.

— Астрид, — говорит девушка. — Астры, астральный… Как тебе с таким звездным имечком?

И она стала рассуждать о звездах. Говорила, что из — за яркого городского освещения и света придорожных фонарей сейчас почти нигде не увидишь настоящего ночного неба и что на Западе ночное небо уже не бывает абсолютно темным. На большей части Европы и в Америке — почти во всем мире люди уже не имеют возможности наблюдать звезды, как это было в прошлом.

У незнакомки легкий акцент, ирландский, что ли, а может, американский. И хотя Астрид ни словом не обмолвилась о своей вылазке к «Дворцу карри», она вдруг заговорила о нем. Спросила, ходила ли туда Астрид, и сказала, что это — явный вызов со стороны местной преступности. Зачем еще было швырять черную краску в двери и окна единственного восточного ресторана в деревне? И вообще единственного во всей округе?

Астрид поднимает камеру выше и прижимает к глазу, хотя она выключена, даже объектив не открыт. Она хочет, чтобы незнакомка заметила ее и проявила интерес. Но та замолчала и зашагала быстрее, немного обогнав Астрид. Астрид опускает камеру. Откусывает яблоко. Только сейчас она поняла, что ужасно голодна.

— Как вы узнали? — спрашивает она. — Ну, про ресторан?

Астрид прибавляет шаг.

— Как узнала? — отвечает женщина. — А какие варианты? Как об этом можно было не узнать?

— Вы тут по поводу дома? — спрашивает Астрид.

Незнакомка вдруг остановилась посреди дороги.

Она уставилась себе под ноги. И вдруг села на корточки. Астрид замечает на асфальте пчелу, большую такую, мохнатую. Девушка достает что-то из заднего кармана шортов. Какой-то маленький пакетик. Она надрывает уголок и высыпает содержимое на ладонь. Потом заворачивает уголки пакетика и убирает обратно в карман. И плюет себе в ладонь. Фу, вот гадость. Потом большим пальцем растирает слюну в ладони. И размазывает свою слюну рядом с пчелой, которая замерла, потому что заметила рядом с собой нечто куда больше самой себя.

Девушка поднимается и идет дальше, облизав ладонь и вытерев ее о шорты.

Астрид думает, сколько же ей лет. Она глядит на ноги незнакомки, волосатые. Это просто непристойно. Она никогда такого не видела. Глядит на ее босые ноги, шлеп-шлеп по асфальту.

— А больно ходить так, босиком? — спрашивает она.

— Не-а, — отвечает женщина.

— У вас машина сломалась?

Они идут по дороге, незнакомой Астрид.

— Машины — дрянная штука, мир и без того загибается.

— Это вы сдаете нам дом? — спрашивает Астрид.

— Какой дом?

— Который мы снимаем.

Женщина доела яблоко и забросила огрызок высоко через ограду.

— Органика.

— А что вы делали, там, с пчелой? — спрашивает Астрид.

— Оказывала скорую помощь.

Женщина вынимает из кармана шортов свернутый пакетик, проверяет, плотно ли он завернут, и кидает Астрид. Похоже на пакетики сахара, какие обычно лежат в вазочках в кафе, на них еще печатают самые разные сведения — даты жизни классических музыкантов или писателей, названия марок машин или клички лошадей, выигравших очередной забег. На пакетике написано: БЕЛЫЙ САХАР. А на другой стороне — рисунок истребителя, надорванный посередине, и текст: ЗА ВРЕМЯ II МИРОВОЙ ВОЙНЫ 1939–1945 ПОГИБЛО ОКОЛО 55 МИЛЛИОНОВ ЧЕЛОВЕК.

— Оставь себе, — говорит женщина.

Астрид удерживает в одной руке яблоко и камеру и засовывает пакетик в задний карман джинсов. Они идут по незнакомой дороге, и женщина рассказывает, что в конце лета рабочие пчелы выбрасывают из улья трутней, потому что иначе зимних съестных припасов не хватит на всех, кроме того, трутни больше не нужны в их сообществе, потому что королева оплодотворена, жизнь улья с приходом осени изменилась, в общем, рабочие пчелы просто откусывают трутням крылышки и выталкивают из улья.

— И что с ними происходит дальше? — говорит Астрид.

— Наверное, птицам достаются, — отвечает женщина. — Думаю, трутни изо всех сил цепляются за пчел, стараются ухватиться лапками за стенки улья, пока им откусывают крылья. Ну, ничего, пока им ничего не угрожает, — продолжает она. — Лето только началось.