Они прошли больше мили, пока Грант выискал причину в своем подсознании. Он хотел остаться в Клюне, чтобы просмотреть сегодняшнюю газету.

Он хотел найти там известие о «Би-семь».

«Би-семь» исчез вместе со всеми трудностями путешествия и чувством унижения. Его сознание выключило эту тему с момента, когда после приезда он бросился на постель, и до настоящей минуты, на двадцать четыре часа… Однако оказалось, что «Би-семь» его не оставляет.

— Когда вам в Клюн доставляют газеты? — спросил он Пата, который на том же самом расстоянии молча шел за ним.

— Когда Джонни разносит почту, то в двенадцать, а когда Кенни, то иногда около часа, — и добавил, довольный, что разговор также входит в программу экспедиции: — Кенни сворачивает с дороги, чтобы зайти выпить рюмочку в Дальморе. Он влюблен в Кирсти.

«Мир, в котором известия общенародного значения ждали, пока Кенни выпьет рюмочку, является действительно прекрасным миром, — подумал Грант. — Во времена, когда не было радио, он должен был быть почти раем».

«По пути к раю».

Поющие пески.

Пески там поют,

И камни ходят,

Там зверь говорит

У стоящих ручьев…

Что это значит? Действительно ли только плод воображения? На фоне широкого пространства, в этой первобытной стране, слова стихотворения приобретали какой-то смысл, становились менее удивительными. Этим утром можно было поверить в существование мест, где камни ходят. Разве не бывают даже тут, в Шотландии, места, известные места, где среди белого летнего дня одинокий человек вдруг отчетливо чувствует, что за ним подсматривают какие-то невидимые существа, и со страхом в панике убегает? Так бывает и без предыдущих консультаций у господина с Вимпол-стрит. В таких вечных урочищах все возможно. Даже говорящие звери.

Откуда «Би-семь» черпал свои удивительные идеи?

Вместе с Патом они стянули лодку на воду и поплыли по ветру. Было слишком солнечно, но в воздухе чувствовалось легкое дуновение ветра, которое могло превратиться в настолько сильное, чтобы нарушить гладкую поверхность озера. Наблюдая, как Пат собирает удочку и прикрепляет приманку, Грант подумал, что, хотя ему не дано счастье иметь сына, этот маленький рыжеволосый племянник прекрасно ему его заменяет.

— Ты вручал когда-нибудь букет, Алан? — спросил Пат, все еще занятый мушкой.

— Насколько помню, нет, — осторожно ответил Грант. — Почему ты спрашиваешь?

— Они пристали ко мне, чтобы на открытии дома культуры в Дельморе я вручал букет какой-то виконтессе.

— Дом культуры?

— Тот барак на перекрестке, — с горечью ответил Пат. Он помолчал минуту. — Это страшно бабское дело — вручать букет.

— Это большая честь, — дипломатично ответил Грант.

— Вот пусть Ребенок ее и получит.

— Она еще слишком маленькая для такого ответственного дела.

— Если она слишком маленькая для такого ответственного дела, то я слишком большой для этого сарая. Пусть поищут другую семью. Впрочем, это и так все липа. Дом открыт полгода назад.

На такую трезвую критику взрослых Грант не знал что и ответить.

Они забрасывали удочки, каждый со своей стороны лодки, в милой мужской атмосфере, Грант с ленивым равнодушием, Пат со свойственным его возрасту оптимизмом. До полудня они рыбачили поблизости от маленького шалаша, затем решили пристать к берегу, чтобы вскипятить воды для чая. Подплывая к нему, Грант заметил, что Пат всматривается во что-то на берегу. Он повернулся, чтобы посмотреть, и увидел приближающуюся фигуру маленького человека, одетого с удивительной фантазией.

— А это кто же? — спросил он Пата.

— Это Маленький Арчи, — ответил мальчик.

Маленький Арчи держал в руке пастушью палку, которую, как позднее заметил Томми, ни один пастух не взял бы в руки. И носил кильт, который шотландец ни за что бы не надел. Палка была на добрые полметра выше Арчи, а висящий на худых бедрах кильт выглядел словно мятая тряпка. Все указывало на то, что Арчи не осознавал своих недостатков. Кричащие цвета его юбки выглядели резким пятном на фоне вересковых зарослей. Маленькую голову украшал светло-голубой шотландский берет с ленточкой в клетку, надетый так, что закрывал всё правое ухо. На ногах у него были ярко-голубые носки, такие косматые, что производили впечатление какого-то необыкновенного волосяного покрова. Шнурки ботинок были завязаны с фантазией, на которую не был бы способен даже шекспировский Мальволио.

— Что он делает в этих местах? — спросил заинтересованный Грант.

— Он живет в Мойморе, на постоялом дворе.

— Ага. А чем он занимается?

— Он революционер.

— Неужели? Речь идет о такой же самой революции, что и твоя?

— Где там! — запротестовал с невыразимым пренебрежением Пат. — Ну, не скажу, что он не пытается делиться своими идеями, но кто будет обращать внимание на такого. Он пишет СТИХИ.

— Наверное, он раз-рожденный.

— Он? Человек, который вообще не рождался. То есть просто ИКРА.

Грант додумался, что словом, которого не хватало Пату, было «амеба», но он, наверное, этого не проходил. Икра была самой низшей формой жизни, которую мальчик знал.

«Икра» приближался к ним по каменистому берегу, радостный с браво развевающейся полой несчастного кильта, что резко контрастировало со спотыкающимся на камнях шагом. Грант заподозрил, что у этого человека должны быть мозоли. Мозоли на худых розовых ступнях со склонностью к чрезмерной потливости. О таких ступнях можно прочитать на страницах популярных еженедельников. (Мыть ежедневно, тщательно вытереть насухо, особенно между пальцами, посыпать тальком и ежедневно менять носки.)

Он поприветствовал их, когда лодка приблизилась на расстояние голоса.

«Случайно ли, — подумал Грант, — что у каждого сумасшедшего всегда такой тонкий, бестелесный голос? Или, может быть, тонкие бестелесные голоса являются результатом невезений и депрессий, а невезения и депрессии порождают, в свою очередь, склонность к уходу из стада?»

Со времени детства он не слышал такого приветствия, а его аффективный характер остудил доброжелательность Гранта, он ответил сухим «добрый день».

— Патрик должен был вам сказать, что сегодня слишком хорошая погода для ловли рыбы, — сказал Арчи, приближаясь к ним.

Грант не мог решить, что его больше отталкивает: отвратительный выговор уроженца Глазго или покровительственный тон.

Веснушки на лице Пата исчезли под волной румянца. Он открыл рот, чтобы что-то сказать.

— Я думаю, что он не хотел лишить меня удовольствия, — ответил Грант и заметил, что с лица мальчика уходит румянец, постепенно заменяясь выражением признания. Пат понял в эту минуту, что есть более эффективные способы против глупцов, чем прямая атака. Мысль была целиком новой, и мальчик наслаждался ею.