– Сто.

– А до первой партии?

– Сто двадцать девять, – без запинки ответил Елин.

Позавчера он замялся, и я с трудом успокоил разбушевавшегося Зуба. Но сегодня ефрейтор удовлетворен ответом, даже на лице появилось нечто напоминающее улыбку, и все же отвязаться от него не так-то просто:

– Принеси иголку.

Елин достал из-за отворота пилотки иглу с белой ниткой, а Зуб тем временем вынул из кармана маленький календарик с аэрофлотской блондинкой. У любого солдата имеются такие календарики, каждое утро протыкается очередное число, и если поглядеть на свет, то по количеству светлых точек становится ясно, сколько дней прошло, а значит – сколько осталось до дома. Мой календарик уже напоминает мелкую терку.

Зуб, победоносно кряхтя, проткнул новый день и снова впился в Елина:

– Койку заправь. Две минуты. Время пошло! Заправить койку по-военному не так-то просто. Штука заключается в том, чтобы одеяло было натянуто ровно, будто доска. Но этого мало, по краям одеяло «отбивается», т. е. его подвернутые края должны выглядеть, как торцевые стороны широкой, ровно отпиленной доски. «Отбивка» наводится при помощи табурета и ребра ладони. Я и сам намучился, пока осваивал технологию. Сначала «отбивка» казалась мне жутким идиотизмом, и, сохранив это убеждение в целом по сей день, я все же должен признаться: если войти в казарму, где в ряд выстроились заправленные, с параллельными стрелками койки, а подушки взбиты и туго обтянуты наволочками, да при этом «гор-рыт» натертый суконками пол – впечатление внушительное…

– Разве так заправляют, чудило! – Зуб раздраженно перевернул неумело убранную постель – плод стараний Елина. – Смотри и учись, сынок!

Зуб ловко натянул одеяло, лихо взбил подушку, молниеносно навел стрелки.

– Ровно минута! – полюбовался он своей действительно мастерской работой и снова перевернул постель. – Заправишь свою, а потом мою – для тренировки. Время пошло. Ну…

– Не буду, – чуть слышно проговорил Елин.

– Что?!

– Я вообще не понимаю, зачем это нужно…

– Что?! Что ты сказал?! А тебе и не нужно ничего понимать, понял? Положено так. По-ло-же-но! – И Зуб, схватив страстотерпца за борт кителя, встряхнул с такой силой, что пуговицы градом застучали по полу.

– Я из тебя борзость-то вытрясу! Понял? Понял?!

Но Елин только помотал головой.

Во время инцидента работа в казарме остановилась: молодые с безысходным сочувствием (лишь Малик с деланным осуждением) следили за подавлением бунта, но, разумеется, никто и не подумал заступиться за однопризывника, не положено. А ведь только один замерший со шваброй в руках двухметровый Аболтыньш, занимавшийся на «гражданке» греблей, мог бы хорошим ударом красного, в цыпках и трещинах, кулака вбить Зуба в пол по уши; и случись Эвалду защитить того же Елина от какого-нибудь чужака, он бы так и сделал. Но поднять руку на своего «старика» невозможно, хотя иной раз надо бы.

«Старики» реагировали по-разному: с одной стороны, их возмущала непокорность «борзого салаги», с другой – раздражала настырная жестокость однопризывника.

А Зуб крепко держал Елина за борт изуродованного кителя и, судя по выражению лица, прицеливался, куда бы определить завершающую затрещину.

– Зуб, ну почему от тебя столько шума? – вдруг раздался утомленный голос Валеры Чернецкого. – Заколебал ты своей силовой педагогикой!

– Ничего, пусть жизнь узнает! – с клинической убежденностью огрызнулся Зуб.

Сколько рал я давал себе слово не вмешиваться в его игры, но это выше моих сил.

– Отпусти парня! – ласково попросил я прерывистым от наигранного спокойствия голосом и спрыгнул со своего второго яруса.

Зуб повернул в мою сторону удивленную поросячью физиономию:

– Не понял!

– Вырастешь, Саша, поймешь! Отпусти его! По казарме прокатился ропот удивления, который в театре достигается тем, что все начинают одновременно произносить одно и то же слово, например, «восемьдесят девять». Но здесь ропот натуральный: «старики», да еще из одного расчета, ссорятся из-за «салаги». Невероятно!

– Дежурный, на выход! – вдруг раздался вполне приличный вопль дневального Цыпленка, тут же истошно подхваченный старательным Маликом. В казарме произошла мгновенная перегруппировка: молодые принялись усердно наяривать пол, остальные катапультировались из коек и начали стремительно одеваться. Елин полез под кровать собирать раскатившиеся пуговицы. Никаких следов! Офицеров случившееся не касается.

В казарму между тем разворачивался и входил своевременно обнаруженный старшина Высовень. Обведя полуодетый солдатский коллектив памятливым взглядом, со словами «сгною на кухне» он выгнал личный состав шестой батареи самоходных артиллерийских установок на зарядку. А замешкавшемуся заряжающему из башни рядовому Купряшину втянул жесткой отеческой ладонью по мыслительной части, туго обтянутой уставными сатиновыми трусами.

…Строй рассыпается. Комбат Уваров сердито и, растерянно оглядывается на замполита. И тут я слышу слова:

– Ефрейтор Зубов, рядовой Купряшин, ко мне!..

Это скомандовал майор Осокин.

Следом за офицерами мы возвращаемся в казарму. За окном ребята разбираются повзводно и порасчетно, обсуждая, кому где искать. Доносится голос старшины Высовня:

– Ну что, чепэшники, допрыгались? Замордовали парня…

Комбат Уваров, играя желваками, терзает свою фуражку.

Майор Осокин медленно обводит Зуба взглядом и брезгливо спрашивает:

– Так что у вас произошло с рядовым Елиным? Зуб сопит в ответ. Возможно, вопрос обращен и ко мне, но я тоже помалкиваю. А что говорить? Виноват, хотел предотвратить, встал грудью, но силенок не хватило, не получилось… А что получилось? Пропал солдат. Такое бывает: обиделся и просто убежал куда глаза глядят, а если не убежал…

– Что произошло? Я вас спрашиваю, ефрейтор Зубов?! – угрожающе повторяет замполит.

– Мы с ним поссорились… – вдруг как-то по-детсадовски взблеивает Зуб.

Комбат Уваров судорожно кривит рот и отворачивается.

– Поссорились… – горько передразнивает майор. – С таким бугаем поссоришься! За что ты его избил?

– Нет… Я только…

– Хватит! – обрывает Осокин. – Слушай меня, Зубов, внимательно: всю округу носом вспашешь, а Елина мне найдешь! Упаси бог, с ним что-нибудь случится! Ты меня понял?

– П-понял! – часто кивает совершенно раскисший борец за «стариковские» права.

– Иди!

Зуб неуверенно отдает честь, поворачивается, чуть не потеряв равновесие, а из казармы выскакивает совсем уж как-то боком.

– Эх, Купряшин, Купряшин, – переключается замполит на меня. – А я-то думал, ты друзей в обиду не даешь… Куда мог пойти Елин? Земляки у него в других батареях есть?