А Марина и не чувствовала, что плачет – слезы сами текли по щекам. Потом она сидела, ссутулившись, на кухне, а мама сушила ей феном мокрые волосы, расчесывала и гладила по голове. Потом обняла:

– Ты не хочешь мне рассказать?

– Нет. Прости. Все нормально, не переживай.

Утром она увидела себя в зеркале – на лбу был большой синяк от решетки – и ее опять затошнило. И внутри все болело, и на спине, где впечатался замок, наверняка тоже был синяк. Весь день Марина пролежала на диване, а ближе к вечеру начал звонить Дымарик. Марина снимала трубку и тут же бросала ее обратно на рычаг. Потом звонки прекратились, и она заснула, но он позвонил снова и трубку подняла Виктория Николаевна.

– Мариночка! Там этот человек… Ты не будешь с ним говорить?

– Нет.

– Может, все-таки поговоришь? А то человек звонит без конца.

– Человек?! Теперь «он» для тебя – человек?

Марина вскочила и в полном бешенстве швырнула на пол телефонный аппарат, который с грохотом разбился – во все стороны поскакали какие-то мелкие детальки.

– Марина! Ну зачем ты так! Можно было просто выдернуть из розетки. А вдруг нам кто позвонит.

– Кто?! – закричала Марина. – Кто нам позвонит?! У нас нет никого! Мои друзья мне и звонить боятся, а у тебя их вообще нет! Живем как… как в склепе! Мне двадцать семь лет! Двадцать семь! А я вздохнуть спокойно не могу! Ты мне всю душу вынула! Вадим тебе не нравится? Успокойся – его больше не будет! И никого больше не будет, никогда. Потому что… невозможно… невозможно… невозможно!

Мать закрыла лицо руками – они плакали обе.

– Господи… Мамочка, прости меня! Я куплю новый аппарат, этому сто лет уже… Не плачь!

Марина обняла мать, та качала головой.

– Что? Что?

– Это ты меня прости! Я же хотела как лучше… Я же хотела, чтобы ты была счастлива! А не как я! Живи как хочешь… Пусть с ним, лишь бы тебе хорошо было…

– С ним уже ничего не будет. Никогда.

Дымарик приехал через два часа. Марина не хотела его впускать и вышла к нему на площадку. Он уже отошел от вчерашнего раскаяния и выглядел почти прежним, но Марина его совсем не боялась и разглядывала даже с некоторым удивлением – вот это и есть тот человек, из-за которого она разбивалась в лепешку?!

– Марин, ну что это такое? Ты не отвечаешь на звонки, мне пришлось ехать, а у меня операция!

– Нам не о чем разговаривать.

– Хорошо, хорошо, я виноват! Но я же извинился!

– Когда?

– Вчера! Ладно, я еще раз извинюсь!

– Извиняйся.

Дымарик смотрел на нее с изумлением:

– Марина, что с тобой?

– А что со мной?

– Может, мы все-таки не здесь будем говорить? – Они стояли на площадке у мусоропровода.

– А что тебе не нравится? Вчера тебя как будто все устраивало.

– Ну, Марина! Пожалуйста! Я не понимаю, из-за чего вся эта истерика, ей-богу! Признаю, я был излишне груб.

– Нельзя быть «излишне» грубым. Ты либо груб, либо нет.

– Ой, да брось ты эти свои филологические штучки! Хорошо, я был груб, и место было неподходящее, но я же извинился! А ты так себя ведешь… можно подумать, тебя изнасиловали!

Марина смотрела на него во все глаза – он искренне не понимал, что сделал.

– Так ты же меня на самом деле изнасиловал. Ты что, правда этого не понимаешь? Ты же меня унизил, как… как последнюю шлюху.

И думала: «Я сама, сама виновата, я позволяла ему все, что он хотел, а теперь вот, получила».

– Марина! Что ты говоришь, – Вадим растерялся. – Но… я же… я не чужой тебе! Я же… не маньяк из подворотни!

– Не чужой? А кто ты мне? Муж? Возлюбленный? Ты имел меня, когда хотел, и все. И тебе наплевать было, что я чувствую. Хорошо ли мне, плохо.

– Марин, ну как ты выражаешься… Я тебя просто не узнаю.

– Вчера! Я! Тебя! Не хотела! Ты понимаешь?! Не хотела! А ты… силой…

– Не хотела? А может, ты кого другого хотела? Думаешь, я не понял?

– Да! Хотела! А тебя больше не хочу. Не приходи, не звони, забудь. Все, прощай.

– Марина… Но как же?..

Она поднялась в квартиру и захлопнула дверь.

После того, как Марина ушла от Татьяны, Леший стал методично напиваться, опрокидывая рюмку за рюмкой. Но – не брало. Казалось, что вместо водки он вливает в себя густую черную тоску. Наконец Татьяна отобрала у него уже почти пустую бутылку:

– Все, хватит! Уймись. Что, так проняло тебя?

– Проняло.

– Прошляпил девочку?

– Прошляпил.

– Такая девочка! А теперь этот… деятель… ей всю жизнь поломает! А ты будешь локти кусать со своей Стелькой.

– Уже кусаю.

– Что, так плохо?

– Так плохо.

– И где тебя носило тогда, какого черта ты не приехал. Говорила же тебе, дураку: особенная девочка! Теперь вот сам видишь, а поздно. Эх, как вы пели с ней! Я аж протрезвела.

– Подожди… Ты что имеешь в виду?.. Это когда я не приехал?

– Когда? Тогда! Давно, не помню, когда! На Девятое мая звали тебя.

Леший смотрел на нее остановившимся взглядом – он вспомнил этот телефонный разговор! Татьяна зазывала его на шашлыки:

– Приезжай, с такой девочкой тебя познакомлю!

Он засмеялся, услышав на заднем плане голос Серёги: да у него этих девочек пруд пруди! Леший знал, что Серёга всегда ему завидовал по женской части.

– А эта – особенная, – настаивала Татьяна. – Приезжай, сам увидишь.

Особенная! Особенная и есть…

– Так это она была?

– Она. Ты-то где тогда пропадал?

– Где-где… в Караганде.

– Понятно.

– До сих пор там и сижу.

«Все так и есть!» – мрачно думал Леший. Если бы меня тогда, на Первомай, черт не понес к Стелке на дачу, я девятого поехал бы с ребятами на шашлыки, встретил бы Марину, и какой ей Дымарик! Никакого Дымарика. А ведь собирался поехать. Собирался – да прособирался. Меньше пить надо было у Стелки…

Домой ему не хотелось, он заявился к матери. Заснуть не мог, курил в форточку на кухне, пил воду, вздыхал и маялся. Мать вышла к нему:

– Ну, что ты колобродишь?

И Леший, не выдержав, рассказал ей все – про Марину, про помрачение души, про тоску, что взяла его за горло железной рукой.

– Что мне делать, мам, а?

– Со Стеллой-то как? Совсем плохо?

– Да.