Я люблю ходить в кино. Можно посидеть в темноте и анонимно выплакаться. Иногда я рыдаю над фильмом, а иногда над тем, над чем мне необходимо было поплакать в последние несколько недель. Я иду на хороший грустный фильм и наверстываю упущенное, давая волю слезам, которые душила внутри и сдерживала слишком долго.

Все, кто хорошо меня знает, видели меня плачущей. Дочка меня дразнит, потому что я плачу над рекламами «Кодак» и над слащавыми фильмами-спектаклями, где концовку предугадываешь еще до того, как они включат сентиментальную музыку.

Я всю жизнь была плаксой. В начальной школе плакала каждый день. Если со мной или с кем-то еще обошлись несправедливо, я плакала. Братья и сестры (равно как одноклассники и несколько учителей) дразнили меня, говорили, что я как маленькая. Я ничего не могла с собой поделать. Чувства выливались из меня по слезным протокам. Я годами пыталась научиться их сдерживать. Поставила себе цель не плакать в школе целый день. Это мне удалось в восьмом классе.

Когда убили президента Джона Кеннеди, я училась во втором классе. Монахини в школе Непорочного зачатия приводили первую леди нам в пример: она была сильной и не пролила ни слезинки на публике. Джеки — безупречная вдова, безупречная католичка. Мир смотрел на нее, укрытую черной вуалью, и видел благородную, исполненную достоинства и стоическую женщину, которая не рыдала над погибшим мужем даже тогда, когда маленький Джон отдал честь проезжающему мимо гробу.

Монахини сравнивали ее с Пресвятой Девой Марией, матерью Иисуса. Они говорили нам, что Богородица не плакала. Даже когда стояла у подножия креста. Даже когда обнимала мертвого сына. Даже у его могилы. Никогда. И долгие годы я им верила.

Десятилетия спустя я прочитала, что Джеки Кеннеди часто брала у друга яхту и уходила в море одна, чтобы оплакать мужа. Она заплывала подальше, окидывала взглядом необъятный океан и рыдала, ведь ей так не хватало Джона. Читая статью, я тоже начала плакать. Как же это печально, когда человеку приходится прятать свои слезы, особенно слезы такой глубокой скорби. Интересно, что бы теперь сказали о Джеки монахини? Если задуматься, я не помню, плакали ли они хоть раз за восемь лет моего обучения в католической школе. Если и плакали, то только не на наших глазах. Может быть, по старым правилам Церкви плакать грешно.

Через много лет после того, как я окончила начальную школу, вышел фильм «Иисус из Назарета». Я обожаю эпизод, в котором Мария стоит у подножия креста под проливным дождем и оплакивает своего мертвого Сына. Она не просто плачет, она стенает и рыдает. Она рыдает как мать, которая потеряла сына, а не как святая, покорная Божьей воле. Она рыдает, как все мы хотим, но боимся рыдать.

Многих из нас учили, что слезы — это признак слабости. Если тебя обидят на работе, ты идешь поплакать в туалет. Прячешься в кабинке и заглушаешь всхлипы комками туалетной бумаги. Прочитай любую статью о том, как женщине вырваться вперед в корпоративном мире. Все они предостерегают: никаких слез. Сотрудники никогда не должны видеть тебя плачущей.

Если ты плачешь при свидетелях, люди пытаются тебя успокоить. Из-за твоих слез они чувствуют неловкость. Даже при виде ругающегося и богохульствующего человека люди чувствуют себя не так неловко, как при виде плачущего.

Слезы на глазах окружающих выдают недостаток самоконтроля, беспомощность. В культуре, где ценится сила, неприемлемо даже показывать, что ты готов расплакаться.

Всю свою жизнь я пыталась стать сильнее, реже плакать. Но когда я прятала горе внутри, у меня краснело лицо, щеки болели, а слезы лились, как бы я ни старалась их сдержать.

Однажды Кэрол, мой терапевт, сказала мне, что эти слезы очень ценны. Они — часть меня, точно так же, как мои голубые глаза и каштановые волосы. «Какой чудесный дар чувствовать так глубоко!» — сказала она.

Из всех советов, которые я когда-либо получала по поводу слез, лучший таков: нельзя плакать одной. Кэрол объяснила мне, что, поплакав в одиночку, не получаешь такого мощного облегчения, как после слез в компании другого человека. Поплачь одна, и ты будешь раз за разом лить слезы над одним и тем же. По-религиоведения, я прочитала книгу о святом, который почти потерял зрение из-за того, что слишком много и слишком часто плакал. Святой Игнатий, основавший иезуитский орден, считал, что его слезы — великий дар Божий. Он вдохновил меня на двадцатидвухстраничный труд о слезах как о даре.

Игнатий был бравым военным, рожденным для рыцарства и искавшим счастья в объятиях женщин и во власти, но однажды пушечное ядро раздробило ему ногу, и он обрел Бога. В первой части своего духовного дневника он упоминает слезы сто семьдесят пять раз, а во второй половине говорит о них в каждом вступлении. То были не просто несколько капель, то были великие потоки, настолько мощные, что он не мог и слова вымолвить. Эти слезы принесли ему великие дары: смирение, тесную связь с Богом, сильнейшую преданность, покой и силу. Он считал слезы мистической благодатью.

Как жаль, что столько мужчин и женщин отказываются плакать и хвастаются тем, что никогда не уронят и слезинки. Однажды мне кто-то сказал, что почти прослезился, посмотрев фильм «Список Шиндлера». Почти? Почему он сдержался?

Почему сдерживалась Джеки? И монашки? Почему люди вообще сдерживают слезы? Я бы не смогла, даже если бы и захотела. Я позволяю слезам свободно течь и, покупая тушь, всегда выбираю водостойкую.

Один из моих любимых стихов Библии самый короткий из всех: «Иисус прослезился». Это показывает человечность Сына Божьего. Он пролил неприличные, не подобающие мужчине слезы. Он сделал это не в одиночку, спрятавшись где-нибудь, чтобы никто не увидел. Христос прослезился на глазах у друзей и последователей. На глазах у толпы.

Нам нужно перестать прятать свои слезы, ведь мы можем разделить их с другими. Чтобы плакать, надо быть сильным человеком. Но еще более сильным надо быть, чтобы показать эти слезы другим, достаточно крепким, чтобы проявить свою ранимость, кто бы на нас ни смотрел.

Когда ты в последний раз злился на Бога?

Нам ведь запрещается злиться на Бога, так?

Он пошлет адское пламя и серу.

Адское пламя я еще могу представить, но вот сера тут при чем?

Я росла в католической традиции и никогда не слышала, чтобы священник разрешал пастве гневаться на Бога. Нашей задачей было бояться Бога, а задачей Бога было нас устрашать.