«Сумка на колесиках — это уже перебор», — мысленно усмехнулась Инга, но вслух, разумеется, ничего не сказала.

— Что узнала в галерее? — Шеф уже оторвался от яблок и подталкивал Ингу к апельсинам.

Она быстрым шепотом рассказала о картине с часами и о вписанном туда имени Вестготтен. И о том, что есть такой реальный человек и зовут его Вильгельм Карлович Вестготтен. Торгует старинными музыкальными инструментами, граммофонами и фонографами.

— Сходи туда завтра, — кивнул Шеф, — оглядись. Это ниточка. Тоненькая, конечно, но другой у нас нет.

Инга нахмурилась — идти одной очень не хотелось. Но спорить с Шефом тоже не станешь, не тот человек.

— Что там, в квартире? — спросила она.

— Полиция нашла труп, — нехотя ответил Шеф, — разбираются теперь. Насчет сердца, думаю, уже сообразили. Провели следственные мероприятия — никто в тот вечер Воскобойникова не видел. Как он вошел в квартиру, кто ему открыл — никто не знает. Формально квартира пустая, хозяин в отъезде, это ты знаешь. И вот еще что: в его мобильнике стерты все контакты. И все звонки. Кроме твоих.

— Вот как? Стало быть, тот, кто его убил, знает обо мне?

— Выходит, что так. Но если бы он хотел тебя убить, то сделал бы это в той квартире, пока ты меня ждала, — спокойно, как само собой разумеющееся, констатировал Шеф и отвернулся, разглядывая виноград.

Инга посмотрела ему в спину со злостью. Нечего сказать, успокоил!

Шеф почувствовал ее взгляд.

— Не расстраивайся, все равно теперь ты с этим делом завязана. Даже если все бросишь — он тебя в покое не оставит. Зачем-то ты ему нужна.

— Вот спасибо-то, — рассердилась Инга, — и за что мне все это? За какие грехи?

— Не знаю пока, — серьезно сказал Шеф, — но обязательно узнаю. Так что наберись терпения и съешь вот мандаринчик.

Когда только очистить успел? Инга положила дольку в рот и зажмурилась от удовольствия, мандарин был душистый и сладкий. А когда открыла глаза, никакого Шефа рядом не было. Бойкая таджичка взвешивала ей мандарины.

— Бери-бери, — уговаривала она, — еще не раз придешь!..

Инга вошла в офисный центр. Когда-то, должно быть, здесь был научно-исследовательский институт или конструкторское бюро, но времена изменились, секретный НИИ, даже если выжил, переехал куда-нибудь на окраину, а на его месте предприимчивые владельцы здания организовали этот центр, сдавая бывшие лаборатории под офисы и торговые площади.

За дверью, как в прежние времена, находился турникет, только вместо суровой вахтерши с кобурой на боку входящих встречал толстый отставник с густыми кустистыми бровями, с мрачным видом разгадывающий кроссворд.

При виде Инги он решил проявить бдительность, поднял на нее носорожьи глазки и строго спросил:

— Не торговый агент?

— А что, похожа?

— Где вас разберешь! — Охранник окинул ее подозрительным взглядом.

— Нет, не торговый.

— Тогда к кому?

— К Вестготтену! — с вызовом произнесла Инга мудреную немецкую фамилию.

— Ах, к Вильгельм Карлычу. — Привратник подобрел, даже заулыбался, отчего носорожья кожа пошла складками: — Тогда проходи. На третьем этаже он, налево по коридору.

Инга скупо поблагодарила, поднялась на третий этаж и пошла по длинному, плохо освещенному коридору, разглядывая таблички на дверях.

Она миновала несколько коммерческих фирм, офис почтового оператора, отделение шведской фармацевтической фирмы и еще две-три непонятных конторы и наконец увидела то, что искала:

«В. К. Вестготтен. Старинные музыкальные инструменты, фонографы и граммофоны».

Дверь была неплотно прикрыта, из-за нее доносился хрипловатый голос какой-то певицы. Слов было не разобрать, но мелодия показалась Инге смутно знакомой, хотя была в этой песне какая-то назойливая странность.

Она осторожно толкнула дверь и вошла в просторное полутемное помещение.

Окна были задернуты плотными шторами, верхний свет не горел, включена была только настольная лампа под зеленым стеклянным абажуром, от которой все вокруг казалось слегка нереальным. Впрочем, нет, лампа была не единственным источником света. В глубине помещения, должно быть, горели свечи, и их колеблющийся свет делал комнату еще более фантастической.

Все свободное место здесь занимали музыкальные инструменты. Инга не знала их названий: клавесины? клавикорды? Что еще там значилось в объявлении? Сразу было видно, что все эти инструменты очень старые. Благородное дерево с инкрустацией, вставки из слоновой кости и бронзы и непередаваемый, едва уловимый запах старины. И еще какой-то запах, смутно знакомый и неприятный.

Над странной комнатой властвовал хрипловатый надтреснутый голос.

Тот самый, который Инга услышала из-за двери:

Раздался шорох, негромкий скрип, и снова тот же голос:

Инга поняла, что слышит заевшую граммофонную запись.

Она даже вспомнила, как зовут эту певицу: Клавдия Шульженко.

Когда-то давно, когда они с сестрой жили в Луге, у соседки тети Сони была пластинка с записями Шульженко. Соседка часто ее слушала — что-то такое про синенький скромный платочек и еще о том, что нужно взять гитару, и она расскажет. Про руки там тоже было.

И тут Инга вспомнила другую старую песню. Ту самую, что звучала в квартире, где она нашла мертвого Воскобойникова, — о сердце, которому не хочется покоя. Ох, не к добру такие совпадения.

Захотелось немедленно уйти. Но Шеф ведь спросит, что она выяснила, и что она ему скажет?

Инга обхватила себя руками за плечи и постояла так с полминуты, глубоко дыша.

Кажется, удалось прийти в себя.

— Вильгельм Карлович, вы здесь?

Ей никто не ответил, только хриплый голос Клавдии Шульженко повторял и повторял свое бесконечное:

Инга не могла больше слышать эту песню. Она пошла вперед, на голос, чтобы остановить ее, выключить чертов граммофон.

Обошла стадо старинных инструментов и только теперь увидела хозяина этой странной мастерской.

Пожилой человек сидел спиной к Инге за очередным клавесином. Длинные седые волосы спадали на воротник старомодного бархатного сюртука.

Чуть в стороне на низком столике стоял граммофон.

Широкая труба была направлена в сторону двери, пластинка крутилась, голос Шульженко повторял свою фразу, как заклинание.