– А мне бы длинные ноги.

– Куда ещё длиннее?

– Тогда можно было бы не выходить на улицу, отпускала бы только ноги.

– И где бы я их потом искал? Вы не видели, тут стройные ноги не пробегали?

– Весной их полно на улице. Кругом одни ноги и груди.

– Серьёзно? Может, я живу не в том районе. Сейчас проверим. Шикарный вид из твоего окна. Я открою – послушать город?

– Конечно.

Под ногами широко и непринуждённо валялся его центр, протягивая мне в окно неорганизованный букет звуков, как из оркестровой ямы перед концертом. По кровеносной системе улиц, как участники вечного марафона, беспощадно двигались люди, обутые в железные сапоги, ботинки, кроссовки, бахилы, тапочки б/у и совсем новые, грязные и блестящие, странные и иностранные, разных цветов и размеров – машины с одинаковым любопытством мчались и туда и обратно. Дела были разбросаны повсюду, и каждый пытался найти своё. Земля культурно поросла камнями зданий, каждый из которых – личность, создающая пространство, убери его – пропадёт и оно. Среди них гуляли люди, тоже личности, убери их – и пространства станет больше. Скорее всего, они и не гуляли вовсе, а спешили. В городе люди всё время спешат и всё время опаздывают, им не удержать навязанный ритм. Это не зависит ни от желания, ни от расстояния, ни от скорости. Всё дело в том, что время независимо.

– А из твоего окна что видно?

– Помойку и немного неба. Сегодня утром я видел, как двое ковыряются в мусорном контейнере, выбирают вещи, выброшенные городом, человечеством, самой природой. Тихо падал дождь на их красные азартные лица, неужели кто-то сказал им, что выбросил вчера случайно чулок с деньгами? Видимо, это хобби, как ходить по грибы. Потому что иногда я встречаю ковыряющихся там пенсионеров.

– Может, они ищут там жизнь, выкинутую случайно в спешке?

– Может, обнаружили потерю, когда посмотрели в зеркало, лицом, сдавленным обстоятельствами и тупыми предметами. И так каждое утро, я вижу один и тот же фильм в окне. Нет, видимо опять не нашли, ничего похожего, кроме алюминиевых банок, которые они плющат ногами, как будто чеканят автопортреты. Только творчества в этом немного.

– Когда голодно, не до творчества. Лица у них действительно размыты, словно хотят стереться в плоскость, уйти в горизонт.

– Так или иначе, некоторые люди встречаются в кафе, некоторые – на помойках, такие разные и такие одинаковые.

– У тебя несколько мрачное представление об окружающем мире. Почему я этого не вижу? Может, не обращаю внимания?

– Это реализм. Его нельзя увидеть, можно только почувствовать, потому что каждый видит только то, что хочет видеть. Думаешь, отчего люди теряют зрение – просто не хотят видеть то, что очевидно.

– Теряют слух оттого, что не хотят слышать?

– Или надевают наушники. Теряют желание от того, что больше не хотят. Ты живёшь на другой стороне мира, ласковой и яркой, с родителями и пирожками, с заботой и пониманием, с отоплением и удобствами, со связями и стартовой площадкой.

– Ты хочешь сказать, любовь не греет, греют батареи?

– Главное, чтобы они не разрядились, твои батарейки, пока я буду на службе.

– Не волнуйся, ты будешь ощущать это тепло. А как твой старик из соседней комнаты?

– Старика увезли в больницу, он совсем плох стал, дня три тому назад приехала скорая, я помогал его спускать. Он всё говорил мне, чтобы я не бросал учёбу.

Так вот, я впервые зашёл к нему в комнату, в нос мне дал затхлый запах, еле увернулся, там сидел врач скорой помощи, уставший, он мне пожаловался: «Сегодня сплошные люди-призраки, какое нездоровое общество нездорового государства». Я ему: «Ну здоровый и счастливый вряд ли вызовет скорую, или те, кому хорошо, тоже набирают 03?» Он улыбнулся: «Ну, если только им слишком хорошо».

На кровати лежал человек с ручками из вен, как у плетёного кресла, на ковре рядом с кроватью висел его пиджак с орденами, из тех, что, наверное, надевают на 9 Мая, раз в году, к орденам на верёвке привязана пластмассовая банка из-под селёдки или чего-то такого, в ней – моча, видимо, ему сложно стало ходить, поэтому он писал в банку.

– Жутко… Я точно из другого мира.

– Так живут рядом с нами герои войны, на проспекте Ветеранов, а по сути – Инвалидов, по сути, доживают. Опять я тебя загрузил. Ты сама спросила.

– Я опять подумала про армию. Может, не стоит идти туда? Такие жертвы – ради чего?

– Ну, это же эхо Второй мировой. А мы живём в мирное время, всё будет в порядке со мной, не парься.

– Тебе не кажется, что мировая война звучит слишком противоречиво?

– Как ни странно, чтобы сохранить мир, приходится воевать.

– Что у тебя нового на стройке? Вообще, это интересно – строить?

– Строить, наверное, интересно, а вот быть строителем – не очень, люди работают из-за денег, особенно строители. Люди сошли с ума, они сегодня работают только ради денег, их больше ничего не интересует, мир сузился до размеров зарплаты, потому что они решили, что им не хватает именно денег, чтобы его расширить, они копят на путешествия, наживая горбы, плюнув на любимое дело, то, чем они действительно хотели бы заниматься.

– Разве это плохо – зарабатывать?

– Но не такой ценой. В принципе, зарплата – это цена, ты приходишь в магазин, там на полках лежат разные работы, ты выбираешь, делаешь, и тебе платят. Но в некоторые магазины просто не пускают, они только для избранных или, скажем, только для белых. Тяжело там, настройке. В основном это гастарбайтеры, они приехали из дружественных стран, жоп, таких же независимых, как и наша, из одной попали в другую, более щедрую. Такое впечатление, что не только люди, даже климат стал прогибаться: люди двинулись на север с юга, и глобальное потепление – за ними. Если бы не они, то и строить было бы некому, да и мусор на улицах убирать тоже, погрязли бы в нём, а может, копили бы его в квартирах, в себе.

– Независимая жопа… Вижу, ты не теряешь оптимизма.

– Оптимизм обречён, так как смертельно опасен. Мне кажется, что благодаря ему теряю нечто большее: в то время как я пытаюсь продать свою жизнь в розницу, кто-то её предприимчиво купил оптом, вместе со школой, университетом и этой стройкой, а мы все пыхтим, тужимся, спешим там, где можно уже расслабиться. Никто бы не хотел всю жизнь на стройке, на заводе, в офисе. Все думают: немного поработаю, только с делами или кредитами разберусь, и займусь чем-нибудь любимым, но хрена с два, болото засасывает. Так что если я туда вернусь, то только архитектором. Вернусь из армии – пойду в архитектурно-строительный.

– Уходишь на целый год, тебе не страшно?

– Опять ты про своё. Я же не на войну. Давай поговорим о чём-нибудь банальном.

– Просто такие кошмары про армию по телеку показывают.

– По телеку всегда показывают кошмары. Страх – лучшее успокоительное для народа. Итоговые новости – как вечерняя инъекция ужаса. На хрена ты его вообще смотришь? Я бы выкинул.