Ни жив ни мёртв вытянулся струной и впился глазами в фуражку вождя Игорушкин. Спина окаменела, не согнуть, в глаза вождю с высоты своего роста не заглянуть. Хмыкнул рядом нарком в пенсне, обдав презрительной усмешкой из-под шляпы, и процессия миновала. А он ещё стоял, не шевелясь, долго не мог прийти в себя, корил за минутную слабость.

После, не раз анализируя происшедшее, он передумал всё. Ему среди немногих было известно пренебрежительное отношение Верховного к Генеральному прокурору Союза. Прокуратура не была в почёте у вождя, Сталин предпочитал тайный сыск, которым ведало НКВД и не терпел Сафонова, не скрывая. На одном из серьёзных совещаний, когда Сафонов попросил слово для выступления, Сталин на весь зал спросил помощника: «Кто это?» – а Берия тут как тут, сразу же начал собирать на Генерального компру – дни его были сочтены, ждали, когда придут…

Прошли времена те давние, Роман Руденко, новый Генеральный прокурор – любимчик вождя, герой Нюрнбергского процесса; рассказывали, что Сталин лично правил речь государственному обвинителю перед выступлением. Да и с человеком в пенсне, нагонявшим на всех ужас, разобрались, разогнав всю его бандитскую шайку. Игорушкин почти забыл свои тревоги. С приходом нового Генерального прокурора за десяток промчавшихся лет он сам сменил не только хлопотный курортный городок, но и не одну область, оказавшись здесь, на тихих берегах Волги у самого моря. Здесь, мечтал он, неплохо было бы и осесть навсегда. Заслужил, да и возраст подбирался, убаюкивая ласковыми тихими вечерами благостными мыслями о покое.

И вдруг это!..

Возвращаясь из столицы после совещания, мучаясь как обычно без сна в душноватом купе у тёмного окошка, под стук неугомонных колёс Игорушкин вдруг остро ощутил забытую с годами тревогу притаившейся опасности. Она кольнула его слева как игольная боль и уже не отступала, и уже совсем лишила сна. А он ломал голову – где оступился?.. Нет, критика и наставления по поводу текущих просчётов, которые звучали с трибуны, его лично не касались, поэтому особенно не беспокоили. То поправимо. То было обычной рабочей ситуацией для всех: неумех учили, ленивых гоняли, передовиков ставили в пример. В Генеральной прокуратуре затевались новые, демократические подходы, организовывались перспективные направления, расширялись специальные функции, в общем надзоре в гражданском судопроизводстве намечались революционные сдвиги, руководство нацеливало на эффективные рычаги в деле искоренения последних родимых пятен негатива. Подталкивали к усилению, повышению, улучшению… Нет, на коллегии его не зацепили. А вот в последние дни? Уже перед самым отъездом?.. Игорушкин вспомнил тот день. Уже состоялось официальное прощание с начальством, уже обегал все управления и отделы, где задумал побывать, кому улыбнулся, от кого упрёки получил, кому привет передал. Куплены билеты в обратную дорогу, позади хлопоты с подарками; остался традиционный вечер в гостинице с друзьями-товарищами по славному долгу. Игорушкин давно уже входил в компанию своих, волжских прокуроров, хотя подымал рюмку за столом курских, орловских и других коллег. Было вспомнить о чём и с ними. И… и его пригласили в тот кабинет. По правде говоря, отдел тот был учреждён недавно, он там ещё не был ни разу, по телефону и с начальником познакомился, и говорил не однажды, но чтобы… Отдел этот в Генеральной прокуратуре ведал вопросами КГБ, конторы, принявшей на себя всё бремя прежнего НКВД, среди своих знающие перемигивались: название сменилось, сущность прежняя, только совершеннее с учётом трёпки на известном скандальном съезде, где Никита Сергеевич основательно промыл кое-кому потроха. Не то чтобы по старой памяти Игорушкин сторонился этого нового отдела или обходил, а как-то всё недосуг, не было надобности. А и то, какая в нём нужда в его области? Его область отродясь ни в чём замечена не была, чтобы отдел этот интересовать. Война последняя, слава богу, область почти миновала стороной, шпионами здесь не пахло, а у этого отдела полномочия!.. Ого-го! Им не до них. У него в аппарате такого подразделения создать даже не посчитали нужным. В штаты человечка не дали. Когда по телефону речь зашла, он и заикнуться не успел, отбрили: воздержаться от единицы помощника по этим делам. Он про Волгоград намекнул, земляк похвастал, что ему выделили должность на этот участок, но его возражений никто слушать не стал. Порекомендовали включить самому себе в обязанности, что он и сделал послушно. С тех пор ходил в ту контору на итоговые совещания, слушал отчёты, воду минеральную пил, о серьёзных вещах они там не говорили, опять у них всё сверхсекретным стало. Так, вокруг да около.

Поэтому на встречу к старшему помощнику Генпрокурора по КГБ шёл без всякой мысли, наоборот, думал высказать претензии о недоданных штатах. А посидел в коридорчике, дожидаясь очереди – оказывается, не он один приглашён! – потолковал с одним, другим, совсем заволновался: найдут, чем зацепить. Но разговор с общего начался, он снова начал о штатной единице. Ему сухо и тактично разъяснили что и как, убедили, спросили о проблемах. Терпимо. Какие проблемы? Вот здесь советник юстиции, молодой, но ушлый, за версту видно, спросил об архивах. Он поначалу не понял, переспросил, что того интересует.

– Что вас, Николай Петрович, могло заинтересовать в архивах местного КГБ? – насупился собеседник и остро отточенным карандашиком по столу перед собой застучал резко, но внятно.

Он глаза на советника поднял, недоумевая.

– С каких это пор ваших следователей интересуют архивные секретные дела расстрелянных заговорщиков?

Вот тогда он и вспомнил Федонина, тот собирался письмо у него подписать, да не успел. Это значит, без письма нагрянул, пока его не было, а начальник КГБ сюда нажаловался!.. Вот они, старые приёмчики! Правильно калякали – шубу сменить, это ещё не рожу умыть. Наябедничали, значит…

Однако замечанием отделаться от советника не удалось. Попробовал рассказать историю о реликвии пропавшей, тот брови вскинул – не там поиски учиняете! И вообще архивы того учреждения неприкосновенны! Это особый режим секретности. Сам Генеральный подписывает подобного рода запросы. Делалось это несколько лет тому назад! В исключительных случаях! Когда было принято решение высших партийных органов о реабилитации конкретных лиц, пострадавших от политических репрессий!..

– Не мне вам объяснять, Николай Петрович, – поставил точку собеседник. – А виновных за самоуправство привлеките к ответственности.

Так и сказал – за самоуправство. Он пробовал возражать, сам бы письмо подписал, не успел к нему старший следователь.

– О принятых мерах сообщите лично, – встал собеседник и подал руку, не улыбнувшись. – Я жду вашего приказа.

Вот такой тяжёлый состоялся у него разговор в последний день московской командировки. Это и озадачило Игорушкина, это и вызвало былую, годами забытую тревогу. Дохнула на него из тех, сороковых, смертельной опасностью. «Утратил бдительность, старая калоша!» – ругал он себя мысленно, так и не заснув до утра, один перед тёмным окном. А как приехал, учинил в аппарате встряску. На второй день дошла очередь и до Федонина. Заместителя по следствию Колосухина не пригласил. Впечатлительный тот и скор с выводами. Да и не в курсе тот был по поводу обращения Семиножкина. Когда выкричался, пыл схлынул, оглядел поникшие головы обоих, спокойнее спросил младшего: