показывая, что инцидент исчерпан, и мы направились к задней части дворца и вышли из неприметной двери, выходящей на покатый холм. Он держал меня под локоть, и мы вступили в золотой свет летнего полудня. Пока мы двигались по холму к четко проложенной дорожке, Уинстон немного рассказал о создании дворца Бленхейм и о земле, на которой он был возведен и которая была пожалована королевой Анной первому герцогу Мальборо в 1704 году за победу над французами.

– Семейное предание говорит, что по приглашению четвертого герцога Мальборо в 1763 году ландшафтный архитектор Капабилити Браун[17] подписал контракт по устройству парка Бленхейм, полностью уверенный, что на проект уйдет всего пара лет. Он задержался на десять лет.

– Капабилити? Ничего себе имя.

– Бедняга. Его настоящее имя было Ланселот, хотя я не вижу, чем Капабилити лучше.

Я от души рассмеялась. Нелли и Билл часто называли такой мой смех гоготом. Мать ненавидела мой смех и часто заставляла меня сдерживаться на людях. Но Уинстон рассмеялся вместе со мной, и я ощутила, что ему и правда нравится мой отнюдь не утонченный смех.

Он продолжает.

– Когда бедный Капабилити закончил, – мы опять захихикали при упоминании этого имени, и снова, взяв себя в руки, Уинстон продолжал, – он посадил тысячи деревьев, устроив настоящий лес, который кажется природным, но на самом деле таковым не является. Искусно используя плотины, он также создал Большое озеро, которое вы можете увидеть справа, и Большой каскад, один из самых изумительных водопадов, которые я когда-либо видел. Мы обязательно должны туда как-нибудь пойти.

– Это было бы чудесно. От красоты этих мест дух захватывает, Уинстон, – сказала я, сжимая его руку. – И все здесь в прекрасном состоянии, учитывая, что дворец построен в 1700-х.

– Ну, – кашлянул он, – за восстановление Бленхейма надо благодарить Санни. Здесь все было в печальном состоянии, пока он не взял дело в свои руки.

«На деньги Консуэло», – подумала я. Конечно, до меня доходили слухи о разваливающемся браке Санни с американской богатой наследницей Консуэло Вандербильт[18], которая вышла замуж за Санни в 1895 году по настоянию ее матери. Они никогда особенно не любили друг друга, и в 1906 году разрыв стал неизбежен. Но пока газеты публиковали ехидные репортажи об их разрыве, Санни казался мне милым парнем, а Уинстон просто обожал его.

Мы шли по тропинке в приятном молчании. Уинстон показал на озеро, где он поймал свою первую рыбу при помощи любимой няни Нэнни Эверест. Хотя Бленхейм принадлежал Санни, не Уинстону, невозможно было не отметить его привязанности к этому поместью. С ним была переплетена его личная история. В конце концов, он родился в этом доме.

Ни один дом так не овладевал мной. Порой что-то в одном доме или другом напоминали мне один из наших лондонских съемных домов или городской дом в Дьеппе, в котором мы прожили почти год. Но это были здания, а не дом, временное жилище, которое будет брошено, когда мать захочет переехать. Или когда новые отношения потребуют изменения сценария.

Когда тропинка повернула, мы увидели кусты пурпурного и алого цвета. Я высвободила руку и подошла к крепким розовым кустам в полном цвету. Наклонившись, чтобы вдохнуть сильный аромат, я ощутила, как рука Уинстона скользнула по моей затянутой в корсет талии и вздрогнула от удовольствия. Он прикасался лишь к моей руке, даже когда мы танцевали. И, конечно, мы были на виду у всего света.

Выпрямившись, я повернулась к нему. Щеки его пылали гораздо сильнее, чем от ходьбы.

– Клем, Клем, – забормотал он, с ним случалось такое, когда он нервничал.

Без предупреждения, даже без тени сгущающихся туч послышался раскат грома. Мы оба подняли взгляд. Жуткая черная туча клубилась на севере, угрожая затянуть небо.

Он схватил меня за руку.

– Нам надо побыстрее вернуться в дом. Летние грозы бывают сильными.

Взявшись за руки, мы быстро пошли к Бленхейму по тропинке, по которой пришли всего несколько мгновений назад. Что Уинстон хотел сказать? Казалось, он хотел сказать что-то важное, судя по его раскрасневшимся щекам и по тому, как он, запинаясь, произносил мое имя. Вдруг он хотел поговорить о своих намерениях? «Уж слишком быстро для предложения», – подумала я. Мы всего пять месяцев были знакомы, и общение наше состояло в написанных от руки письмах вперемешку с несколькими визитами всегда в компании других людей. А еще оно прерывалось нашими поездками – моей в Германию и его в места куда более далекие по требованиям его работы.

Поначалу дождь был легким, но вскоре он превратился в ливень. Мы бежали по дорожке, пока Уинстон не потянул меня за руку, и мы не свернули в небольшое строение. Я поняла, что это был маленький греческий храм с четырьмя ионическими колоннами, поддерживавшими треугольный фронтон. Внутри была маленькая мраморная скамейка, и Уинстон жестом пригласил меня сесть.

– Храм Дианы, – он обвел рукой маленькое помещение, украшенное каменными барельефами с изображением богини и сел рядом со мной. – Как понимаю, он был построен как «искусственная руина» в XIX столетии в честь римской богини Луны, охоты и… и…, – он снова начал заикаться прежде чем выпалил: – непорочности.

Уинстон протянул мне платок, и мы хихикали, пока он вытирал наши лица. Дождь барабанил по крыше храма, и мы отдыхали под его кровом. Из храма открывался прекрасный вид на Большое озеро сквозь деревья, но вместо того, чтобы восхищаться, я молчала. Мне хотелось, чтобы Уинстон вернулся к прежней, прерванной дождем теме.

По усыпанному листьям полу полз паук, и я сосредоточилась на его неровном следе, чтобы успокоить нервы. Краем глаза я заметила, что щеки Уинстона снова вспыхнули, но я решила сидеть молча и ждать, пока он не заговорит первым.

Наконец, он прокашлялся.

– Клементина.

Я оторвала взгляд от пола и посмотрела ему в глаза.

– Да, – ответила я с теплой улыбкой и подбодрила его кивком.

– С младых лет у меня было безошибочное ощущение, что моя судьба и судьба Великобритании неразрывно связаны. Что страна призовет меня на помощь в ужасные времена. – Его щеки стали еще краснее. – Вы, наверное, думаете, что я питаю какое-то грандиозное заблуждение и хочу удрать в ужасе.

Я поспешила разубедить его, стараясь не выдать своего разочарования тем, что явно не могло быть прелюдией к предложению.

– Вовсе нет, Уинстон. Я восхищаюсь вашей преданностью нашей стране, – я едва позволяла себе думать о том, как восхитительно было бы, если бы мы поженились, если бы я разделила его великие стремления. Я глубоко желала традиционного, устойчивого брака с