– Маловато будет, – сказал усмехнувшись Максим. – У него пасть как у бегемота, туда даже полотенце затолкать можно.

Макс огляделся в поисках чего-нибудь подходящего, на гвоздике висел синий сатиновый халат уборщицы.

– Вот, как раз то что нужно, – сказал он и снял халат со стены.

«Неужели весь халат в рот лысому засунет?» – подумал Лоховский.

Максим оторвал один рукав, потом второй и скатав два тугих рулончика наклонился над лысым.

– Жить хочешь? – спросил он глядя на лежавшего бандита.

– Хочу, – не раздумывая ответил тот.

– Тогда пасть открой пошире. – сказал Максим, заталкивая в рот импровизированный кляп.

Затем он оторвал от халата длинную ленту, приказал лысому завести руки за спину и крепко связал.

– Поднимайся и без глупостей в кладовку, посидишь там часок. – сказал Максим указывая на дверь кладовки.

Лысый покорно проследовал к месту своего заточения. Максим включил ему свет и запер дверь на засов.

– Лысый, ты меня слышишь? Не вздумай долбить дверь ногами, я с этой стороны гранату положил. Чуть дверью дернешь – будешь на том свете сам с собой в пазлы играть. Через час уборщица придет, она тебя и вызволит из темницы.

– А у вас, что в вправду граната есть? – тихим шепотом спросил Лоховский у Макса.

– Нет конечно, но лысому это знать не обязательно.

В этот момент в дверь туалет кто-то настойчиво забарабанил. Макс открыл дверь, впуская разъяренных пассажиров.

– Совсем обнаглели, – вопил тот самый господинчик в очках. – Нашли время совещаться, лучше бы сортиры чистили, делом занимались…

Максим и Филя выскользнули из туалет.

– Да, – сказал Максим, разглядывая Филимона, как будто он увидел его в первый раз. – А ведь ты попал, браток. На вокзале оставаться тебе нельзя, засветился. Дружки лысого тебя искать будут. Идти есть куда?

Филимон посмотрел на Макса глазами преданной собаки.

– Понятно, – со вздохом сказал Макс. – Ты что, бомж?

– Ну, не совсем,… вернее не бомж, – ответил Филимон, пытаясь прибавить своему голосу убедительности. – Только вот идти мне некуда, меня сегодня теща из дома выгнала. Насовсем.

Максим взглянул на Филимона с интересом:

– Ну, пойдем перекусим где-нибудь в спокойном месте, там и переговорим.

Они вышли из здания вокзала и поймали такси.

– В Льшанку, – сказал Макс водителю. – Плачу два счетчика, – добавил он глядя как недовольно скривилась физиономия водилы.

Эта Льшанка была самым отдаленным районом славного города а, общественный транспорт ходил туда редко и нерегулярно. Частный транспорт туда не ходил вовсе, так как дороги там были такие ужасные, что господину Гоголю и не снилось. Но «два счетчика» оказали волшебное действие. Через полтора часа Максим и Филимон оказались в уютной двухкомнатной квартирке.

Пока Филька рассказывал свою историю, Макс накрывал на стол, жарил яичницу, нарезал колбасу и мыл помидоры. Вся короткая и далеко не героическая биография Лоховского уместилась бы на одной странице. С последними словами рассказа Филимона Максим закончил приготовления к ужину.

– Да, – сказал Максим, выслушав исповедь Лоховского. – Что с тобой делать и выбросить жалко и взять – не нужен. Тебе повезло, мне как раз напарник нужен. Давно я себе верного, преданного человека подыскиваю. А ты вроде бы мужик честный, не подставишь.

От таких слов по телу Филимона побежали мурашки, а вдруг Максим банки грабит? Филя как всякий законопослушный человек в таком безобразии участвовать не может. Да и какая от него польза в таком деле? Вот сейчас Макс скажет: «Поел, передохнул, а теперь – „адье“, прости-прощай.

Максим заметил внутреннюю борьбу, происходящую в душе Лоховского.

– Да, не боись, я ж тебя не в подельники зову, а в помощники. Но грабить все же придется. Только вот граблю я бандитов всяких, хапуг и прочую шушеру.

– Н-но ведь это противозаконно, – снова заикаясь сказал Филимон.

– Может и противозаконно, а они законно действуют? Потом, я же не для себя, я для детишек.

– К-каких детишек? – удивлено переспросил Филимон.

– Детдомовских. Во ты, небось, у папы с мамой жил, как у Христа за пазухой. Собачка или хомячок, велосипед, пирожки… Мандарины на Новый год, опять же. А вот мне не довелось… Я сам детдомовский, мамка меня подкинула в приют. Натерпелся я… Знаешь, как хотелось чтоб мамка подзатыльник за двойку дала, или папаня ремешком за драку выпорол? А уж про сласти и игрушки – не говорю. Вот. Спасибо, учитель физкультуры у нас был – крутой мужик. Суровый, но справедливый. Он меня к спорту пристроил, в люди вывел… Я ведь мастер спорта, в комнате целый „иконостас“ из медалей висит.

Потом я на Людке женился, я тогда чемпионом был. Перспективы… ну, сам понимаешь, чего особо рассказывать. Она тоже спортом занималась, правда, так себе спортсменка. Гимнастка ,– Максим невесело усмехнулся и покачал головой. – Стерва… Но я тогда не знал, хотя меня предупреждали все и Батя. У Бати, у нас его в детдоме так все пацаны звали, глаз – алмаз, рентген. Он Людкину сущность сразу просек. А я дурак! Любовь, любовь… – Максим закурил и продолжил свой рассказ. – Пока я по сборам, да на соревнованиях – она в чужих постелях кульбиты делала…

Потом с козлом богатым связалась… Развелись мы… А она меня подставить решила. С кем-то своего козла на бабки развела, а на меня свалила. Еле отмылся. Пить начал, спорт бросил, в криминал ввязался.

Максим замолчал, вспоминая и снова переживая прошедшее. Все это время, пока он расхаживал по кухне, куря одну сигарету за другой, Лоховский внимательно слушал его исповедь.

– А что п-потом было? – осторожно спросил Филимон, решившись прервать затянувшееся молчание.

Максим как будто очнулся, тряхнул головой, отгоняя прошлое:

– Потом, потом. Потом опять Батя появился в моей жизни, из дерьма вытащил. В детдом привел, я там полгода подсобником работал, в свободное время пацанов тренировал. Батя там директором теперь стал. Крыша течет – денег нет, одежка детская – без слез не взглянешь – денег нет. Игрушек, спортинвентаря – ничего нет. Запросы в министерство посылаем – деньги выделены. А на месте их нет. Толи мэрин наш их крутит, то ли начальство помельче. Батя придет, кулаком постучит, по закону требует. А по закону – фиг с маслом. Тогда я и начал честную экспроприацию. Из детдома пришлось уйти. Зато теперь я им могу настоящую пользу оказать. Всяких братков, гнусь всякую, на бабки развожу, а детям посылаю.

Лоховский смотрел на Макса как на героя. Вот это да! Вот это жизнь. Человек делает настоящее благородное дело. А что он, Лоховский, в этой жизни сделал полезного, доброго? Он попытался припомнить, но ничего кроме кормушки для птиц вспомнить не смог. Ему стало ужасно стыдно за бесцельно прожитые годы.