– Кхм…

– Стали в общем искать, обратно сходили. А датым-то как искать? Сами еле держимся… Вернулись к клубу опять, а там суетня, народ вокруг носится, ор такой!.. Ну, я плохо помню, что там и как в подробностях… Короче, оказалось потом, сбегал Редис до дому, взял топор – и туда. Вломился, и прямо на Гришку. Рубнул его вот так вот… Всё плечо разрубил, ключицу вывернул.

– Чё на себе показываешь? – поморщился Олегыч. – Дурак, что ли…

– Фу-фу-фу, – Вица замахал перед собой, словно отгоняя злых духов. – На фиг, на фиг…

Андрей вздохнул:

– М-да-а…

– Н-но! – кивнул Ленур, и в его тоне послышалась смесь сожаления, что так произошло, и гордости за геройство друга. – Творанул Редя – надолго запомним.

– Ладно, давайте, – Олегыч кивнул на стаканчики.

Выпили молча, слушая завывания в печке. Ленур понюхал сало и отложил. Вица стрельнул у Андрея сигарету «Союз-Аполлон» – «давай-ка вкусненькую покурим» – и продолжил:

– Кто-то за участковым сбегал, за фельдшерицей. Танцев, ясен пень, не было больше. А Редис в суетне опять смылся, мы его так и не видали… Юлька тоже сбежала. Гришка этот один на полу валяется, посреди зала, вокруг кровищи – вообще. Топора не было. Мы посмотрели, на крыльцо вышли…

– Не, погоди, – перебил Ленур, – там его директриса перевязывать пыталась. Теть Валя. Так бы, наверно, в натуре бы вся кровь вытекла.

– Уху, хлестала дай боже́… Короче, приехала скорая из Знаменки через час где-то, ментов бригада. Двое суток Редиса искали, всё вокруг облазили, все лога. По дворам шмонали. Засады везде, как в кино, собака следы нюхает… Нигде, будто утонул, в натуре…

– И ведь понятно, – снова встрял Ленур, – что некуда деться ему. Ни башлей, ни родни нигде, кроме как здесь…

– Сам потом сдался.

– Теперь парится. Через месяц, говорят, где-то суд. Лет пять могут завесить.

– Да ну! – вскричал до того вроде бы придремавший Олегыч. – Больше! Если бы сразу остался, то пять, скорей всего, а так – семь, самое малое. Если этот еще выживет.

– Но, может, смягчение – что любовь там, ревность…

– Хрен знает…

Андрей слегка иронично вздохнул:

– Любовь, оказывается, дело серьезное.

– Ай, да фуфло это, а не любовь! – отмахнулся Вица. – И есть она вообще? Просто в башку втемяшилось, мол, только эта и никакая больше. И всё. Просто дурь голимая.

– Да, блин, не скажи-ы! – Ленур замотал головой. – У меня тоже было, давненько, правда, так я по себе знаю: тут уж башка отключается, вот здесь, – он потер себя по груди, – что-то так… прямо горит.

– Душа? – усмехнулся Олегыч, как-то мудровато-снисходительно усмехнулся.

– Ну… может… Хрен знает…

* * *

После этого долго молчали. Курили. Потом молча же выпили и стали доедать закуску – спирт разжег аппетит, только вот на мозг действовал не особенно. Бутыль почти опустела, а парни были почти трезвые.

– Эх, прости Аллах… – После долгой откровенной борьбы Ленур сдался и бросил в рот ломтик сала, заел большим куском хлеба; на него посмотрели с улыбкой, но промолчали.

– Слушай, Дрюнча, – обратился к Андрею Вица, – вот твоя мать всё о культуре говорила что-то такое, вот про любовь тоже, про прекрасное. Так?

Вица из ребят был самым младшим, лет девятнадцать ему, поэтому успел побывать на уроках, которые, переехав в это село, стала вести мама Андрея. Уроки эстетики для пятых – девятых классов.

– Ну, – осторожно подтвердил Андрей, предчувствуя и настраиваясь на спор. – И что?

– Да, понимаешь… – Вица помялся, почесал кадык, а затем решился и начал, по обыкновению трудно подбирая слова: – Ее вот послушать, так всё в жизни чудесно, люди все правильные такие. Ну, в основе. Понимаешь, да? Этот… как его… Чехов, он вообще, по ее словам, какой-то святой. Людей лечил чуть не даром, был бедным, не воровал, еще и книжки писал хорошие… Или про небо как рассказывала, про созвездия всякие, про галактику. Хе-хе, спецом, помню, зимой собирались вечером, когда небо ясное, и по два часа на морозе искали, где какая Медведица, где Овца… И интересно казалось так, важно…

– Я уже не учился тогда? – спросил Ленур.

– Ну дак! Ты ж меня на три года старше, ты в путяге был уже.

– У-у…

– И к чему ты про это? – поторопил Андрей Вицу.

– А? Ну, я к тому, что ее послушаешь, ну, твою маму, так она эту нашу житуху и не видит, ну вот эту, эту всю, а там где-то витает в созвездиях, в прекрасном во всем. И других заражает. Мне вот лично как-то тяжело становилось, как будто мне внутри скребли чем-то таким. Ну, раздражение, короче, тоска такая… И до сих пор.

– Это и правильно! – оживился Андрей. – Значит, в тебе, Витя, борьба происходит. Может быть, благодаря этому ты силы почувствуешь и взлетишь.

– А-а, кончай. И твоя мать… Не помню уже, как ее зовут, извини…

– Валентина Петровна Грачева.

– Уху, – кивнул Вица. – Вот… Она о прекрасном расскажет и идет картофан тяпать, навоз ворочать. Какие ж созвездия, бляха? Если уж взлетать, так по полной взлетать.

– Давайте-ка лучше еще долбанем, – предложил Олегыч. – Что-то куда-то вы углубились в другую сторону…

– Жизнь, понимаете, это борьба, – выпив, заговорил Андрей довольно раздраженно, то ли за маму обиделся, то ли решил парням что-то серьезное объяснить. – Постоянная борьба, постоянное сопротивление вонючим волнам животных потребностей. Практически все, что нас окружает, тянет нас вниз, в грязь, в яму сортирную. Но, понимаете, человек живет не для этого, не для низа. И единственный способ не свалиться – это сопротивление. Ну, пусть не взлететь, но хотя бы делать попытки держать рожу вверх, не глотать дерьмо. А иначе… Помните, глава района сюда приезжал? И была встреча с учительским коллективом…

– Когда это? – нахмурился Ленур.

– Лет пять уже. И он там сказал учителям: «Здесь, в сельской местности, образование людям только вредит. Детям сказками всякими мозги пудрят, а потом они бегут отсюда, ищут сказки, а от этого только и им хуже, и селу, и всем». Почти как ты сейчас, Вить, говорил… И те, кто возвращаются, всю жизнь, дескать, сломленные, усталые, развращенные, ничего делать здесь не хотят, спиваются… и потом открытым текстом уже: «Зачем трактористу или доярке постулаты Бора, формулы тригонометрии? История Столетней войны?» У мамы потом приступ астмы случился, после этого совещания. И тогда я решил ехать в институт поступать… Нужно к чему-то стремиться, что выше, потому что иначе какое будет отличие людей от свиней там, коров, куриц? У них одно предназначение: рожать себе подобных на пропитание нам, а у человека назначений… – Андрей резанул себя по горлу ребром ладони, – вот